— Ты чего улыбаешься? — спросил его Леонид.
— Да вспомнил, как ты кинулся на этого урода. Я чуть сам не обделался от страха.
— Не преувеличивай, — весело отозвался Розен. — Я всю драку провисел на плечах у Рябого, а вот ты… Ты здорово дрался, Генрих.
Продолжая улыбаться, Розен посмотрел на Боровского долгим и каким-то отстраненно-задумчивым взглядом, словно строил по отношению к нему в мыслях какие-то планы.
— Расскажи мне, как ты жил на гражданке? — попросил Леонид.
Генрих пожал плечами:
— Да как жил, как все. Пил пиво, куролесил… Ничего особенного.
— И по девчонкам, наверно, ходил?
В обращении между парнями слово «девчонки» почти не употреблялось. Они заменяли его на «бабы», телки, «феи» и прочие лихие словечки из лексикона записных бабников. «Девчонками» парни называли только своих постоянных подруг, тех, кто (как они надеялись) ждет их дома и скучает по ним. Например, «дома у меня есть девчонка, вернусь — поженимся» или «моя девчонка сейчас, наверно, в универе, эх, хоть денек бы с ней сейчас погулять», и тому подобное.
Поэтому Боровскому стало как-то неловко. В отличие от слова «телки» слово «девчонки» настраивало на какой-то лирический и очень серьезный лад.
— Девчонки, наверное, от тебя были без ума? — снова сказал Леонид.
— А то! — залихватски ответил Боровский. — По телкам мы с Аликом любили пройтись. Были у нас и молодые, и старые. Как говорится, хрен ровесников не ищет!
Генрих повторил любимую поговорку Алика Риневича. На гражданке он никогда так не говорил, и ему стало немного неловко.
Казалось, Розен понял смятение Боровского.
— Не обязательно говорить о женщинах так грубо, — сказал он.
Генрих смутился:
— Вообще-то, да. Это я так… к слову пришлось.
Розен помолчал. Потом спросил, голосом тихим и мягким:
— Генрих, а ты любил кого-нибудь?
— Что? — вскинул голову Боровский.
— По-настоящему… Чтобы при виде девушки сердце начинало биться, как сумасшедшее. И чтобы жить одной только мыслью об этом человеке.
Боровский пожал плечами:
— Да вроде нет. А ты?
Розен вздохнул:
— И я нет. А тебе хотелось бы?
— Что хотелось бы? — наморщил лоб Боровский.
— Ну, полюбить? Ведь это такое прекрасное чувство — любовь.
«Бредовый какой-то разговор», — подумал Генрих.
— Я об этом не думал, — сухо сказал он.
— А я думал. — Леонид наклонился, сорвал травинку и вставил ее в рот. Немного пожевал, размышляя, потом повернулся к Генриху и сказал: — Генрих, а что бы ты подумал, если бы я… если бы я сказал тебе, что знаю человека, который… любит тебя?
