На следующий же день Юркин позвонил следователю Турецкому.
Разговор состоялся в небольшой кофейне на Дмитровке. Юркин выглядел несчастным, виноватым и покорным. У него даже чашка была маленькая и серая, как амбарная мышь. Перед Турецким, напротив, чашка стояла высокая и белая, и выглядел он вполне уверенно.
— Александр Борисович, — начал Юркин, — прежде всего я хочу уточнить — этот разговор останется сугубо между нами, так ведь?
— Так, — кивнул Турецкий.
Юркин немного помолчал, задумчиво глядя на свою чашку. Затем поднял взгляд на Турецкого и сказал:
— Александр Борисович, вы видите перед собой уничтоженного и униженного человека. Вам впору радоваться.
— С какой стати? — прищурился Турецкий.
— Я помню, какими глазами вы смотрели на меня при нашей первой встрече. И вашу антипатию можно понять. Знаете, я и сам себе теперь противен.
— Вы позвали меня, чтобы исповедаться? — осведомился Турецкий.
— Не совсем. — Юркин отхлебнул кофе и почмокал губами. — Человеку свойственно ошибаться, Александр Борисович. Но если человек способен увидеть свои ошибки и готов попытаться их исправить, он заслуживает уважения. Не так ли?
— Сложный вопрос.
— Вот именно — сложный. Человек вообще чрезвычайно сложное существо. И то, что вчера казалось нам незыблемыми истинами, сегодня вызывает у нас лишь легкую усмешку. Вот, к примеру, Сталин. Ведь наши отцы и деды поклонялись ему, как великому человеку. Разве мы можем их за это осудить? Легко нам теперь рассуждать, с наших-то колоколен.
— Послушайте, Юркин, — Турецкий закурил сигарету, — у меня нет времени, чтобы выслушивать ваши соображения. Вас выперли из Думы, отобрали казенную квартиру, но мне до этого нет никакого дела. Вы позвали меня, чтобы сообщить о чем-то важном? Ну так давайте, сообщайте.
Юркин поморщился.
— Мне не нравится ваш тон, — неприязненно заявил он.
— Правда? А мне не нравится ваша физиономия, и что с того?
Лицо Юркина слегка побледнело, он нахмурился, но вдруг разгладил морщины и улыбнулся.
— Вы правы, — виновато улыбаясь, признал Юркин. — Правы во всем. Я заслужил ваше презрение.
Во взгляде Турецкого появились тоска и скука. Юркин моментально это уловил и изменил тон.
— Хорошо, — решительно сказал он. — Действительно, хватит политической риторики. Я позвал вас, Александр Борисович, чтобы признаться вам. Чистосердечно признаться в том, что я оказался пешкой в чужой игре, сам того не сознавая.
— Да ну? — приподнял бровь Турецкий.
— Ну или сознавая, но не полностью.
