Барабыкина сидела по-турецки и курила, смотря в стенку. Собака Казимир спала на чьей-то подушке. Наташа-бис вязала. За столом Юра, Наташа и Яша играли в карты. В дурачка.
В общем, притон.
— Тата, — сказал я. — Ты видела картину «Снятие с креста» Тициана? Там композиция точно такая же, как у вас. Леша похож на Иисуса, а ты на Магдалину.
Видимо, Тата что-то слышала о Магдалине. Она стряхнула Лешу с колен и сказала:
— В гробу я ее видела, твою Магдалину. В белых тапочках.
Для тех, кто не понимает, могу перевести. Смысл этой фразы таков: знаем историю не хуже вашего, кто такая Магдалина и чем она занималась. Только этим нас не смутишь, и вообще, не ваше собачье дело. Вы, Петр Николаевич, глубоко мне безразличны и не вызываете никакой симпатии. Можете проваливать, откуда пришли.
Вот так это будет на русском языке. Видите, как длинно.
Леша с Евангелием был плохо знаком. Поэтому он пока молчал. А я продолжил разговор на том же языке.
— Быстро ты подклеилась, — сказал я.
Ну, это Леша прекрасно понял. Он сел и посмотрел на меня угрожающе. Все-таки он плохо подбирает слова. Можно было бы уже что-нибудь сказать.
— Мальчики, — сказала Барабыкина. — Кончайте петушиться. Давайте чем-нибудь займемся. Яша, почитай стихи! Только про любовь.
Яша оторвался от карт, томно взглянул на Барабыкину и нараспев произнес:
— Ты меня не любишь, не жалеешь… Разве я немного не красив?
— Ты давай свое, — сказала Инна Ивановна.
Яша покраснел, но прочитал свое стихотворение, где сообщалось, как он ушел ночью в зеленый туман, а девушка, стоя на углу, роняла слезы на тротуар. Слезы свертывались в пыли шариками и бежали по тротуару вдогонку за Яшей. Как мыши. По форме это тоже было красиво.
— Не бывает зеленого тумана, — наставительно произнесла Барабыкина.
Яша зевнул и сказал:
— Ничего вы не понимаете в поэзии.
— У нас Петя специалист по поэзии, — сказала Тата. — Он выучил стихотворение Лермонтова. И пудрит мозги девушкам.
Я плюнул и растворился в мутной пелене дождя. Как Лисоцкий. Только щека у меня еще не дергалась. Но задергается, я уже чувствовал. Интересно знать, почему Тата так умеет действовать мне на нервы? Редко кому это удается.
Я шел по мокрой тропинке, скользил и проклинал Тату. Еще я проклинал себя, потому что надо быть выше этого. Нужно быть бесстрастным и не обращать на эти штучки внимания. В гробу я видел эти штучки. Переводить не буду, потому что в данном случае это непереводимо.
Я пришел в сарай, где спал в одиночестве Лисоцкий. Он хотел показать, что стихия выше него. Я улегся рядом и заснул прескверным сном выброшенного из жизни неудачника. Перед самым засыпанием я успел подумать о том, как приятно, должно быть, лежать головой на коленке Таты и быть заплетаемым в косички.
