Дверь распахнулась. Я так и застыла с поднятой юбкой, с обнаженными до бедер ногами – застыла потому, что узнала во входившем офицере маркиза де Лескюра.
– Это вы? – почти раздраженно произнес он.
Не отвечая, я поспешно спряталась за дверь шкафа и быстро натянула чулки.
– Ради Бога, мне просто некуда было пойти…
– Сейчас не время для нарядов, неужели вы не понимаете? Как вы могли прийти сюда? Сейчас начнется пальба, санкюлоты уже совсем близко, только что отдан приказ швейцарцам сосредоточиться во дворце…
Мне не нравились эти упреки, и я равнодушно молчала, поднимая на затылок распустившиеся волосы. Среди одежды был флакон розмариновых духов, и я надушила ими локоны. Черт побери, если мне действительно суждено сегодня умереть, то я умру красивой. Санкюлотам будет жаль перерезать горло такой привлекательной женщине – если только они вообще способны воспринимать красоту. Впрочем, в глубине души я никак не могла поверить, что могу умереть…
– Хотите, я буду помогать вам, маркиз?
– Вы? В этих-то кружевах?
– Да, в этих кружевах. Не думаю, что в них я стала хуже или неловче. К тому же я ни за что не уйду отсюда к женщинам.
– Почему?
– Их истерики и меня настраивают на истерический лад. Он смотрел на меня так, словно пренебрегал моей помощью, относился к моим возможностям с известной долей презрения. Я нахмурилась.
– Что, разве вам не нужен помощник, чтобы перезаряжать ружья?
Он долго молчал, перетаскивая с кровати тюфяки и подушки и закладывая ими амбразуру окна. Грохот барабанов, доносившийся с площади Карусель, как будто стал тише.
– Будет жаль, если вас убьют, – довольно равнодушно сказал он. – Я уже готов к смерти, а вы?
– Не пугайте меня. Мне много раз в жизни казалось, что я умру от страха, но я до сих пор жива…
– Вы, по-моему, бредите, – раздраженно прервал он меня. – Сейчас речь идет не о страхе, а о пулях – о шальных пулях, черт побери!
– Выбирайте выражения, маркиз, – спокойно сказала я.
– Извините.
Я выглянула в окно – гренадеры в медвежьих шапках, гвардейцы в синих, белых и красных мундирах заняли позиции у главного крыльца, на широкой лестнице и в вестибюле дворца. Едва взглянув на них, я поняла, что бой начнется с минуты на минуту. Пушки, выставленные вперед, были по самые жерла набиты картечью. И везде – на террасах, балконах и у окон – виднелись напряженные фигуры дворян, сжимающих ружья…
У меня сжалось сердце. Мятежников было так много, что они, как саранча, заняли всю площадь. Их толпы волнами вливались во двор Принцев и дворцовые сады, овладевали двором швейцарской гвардии… Эти позиции защитники Тюильри сдали сами, из тактических соображений. Дворец был окружен со всех сторон. Мне вспомнились слова Редерера: «Сюда идет весь Париж, любое сопротивление невозможно».
