пресмыкающиеся, обвивающие»? У нас есть своя об-
ласть. Нижняя. Но и у нижних есть свой верх, свой
стиль, свой высший и нижний слой. Мы — пресмыкаю-
щиеся, и, чтоб подняться высоко вверх, нам надо об-
вить кого-то. Того, кто растет. И на самом верху некто
Орел вдруг с удивлением видит не одного, а двоих: ли-
цо того, кто рос, и мордочку того, кто обвился. «Вас
уже двое», — скажет он. «Нас уже трое», — скажем мы.
Как утверждают некоторые, кратчайший путь
между двумя точками — прямая линия. На бумаге бы-
ло такое в древние времена. Сейчас по прямой не до-
берешься. А если доберешься — не достучишься, если
достучишься — не добьешься, если не добьешься —
выгонят. И я передвигаюсь вот так, по спирали вверх.
Из нижней точки перейдя в точку рядом, оттуда — об-
ратно, но уже чуть выше, оттуда снова вправо, затем
чуть выше и через два года возвращаюсь в исходное
место, но настолько выше, что все не могут понять, где
ж это я так вырос.
Шипя. Путь наверх извилист и тернист, только гиб-
кие натуры с твердым характером или твердые натуры
с гибким характером, пресмыкаясь, достигают вершин,
где сидят орлы. Рожденный ползать летать не может,
но достигает высочайших вершин. Природа нас снаб-
дила тихим голосом и сильным ядом. Ничего! Голос
можно усилить, и наше шипение перекроет рычанье
львов. А яд неопасен другим ползучим, он поражает
только летающих. В больших дозах он с ним несовмес-
тим, в малых он ему полезен.
Крупнолетающий с небольшой дозой ползучести
и есть идеал неживой природы. Небольшая доза наше-
го яда отбивает чувствительность и делает пациента
светлым, чистым, спокойным и невменяемым. Радост-
но беседовать с ним. Его ничто не трогает, и он образу-
ет поле спокойствия и тиш-ш-шины. Конечно, мы ни-
чего нового не открываем, но любим власть и на слабые
существишки действуем гипнотически. Он прыгает,
прыгает, припрыгал по своим жалким делам: «Скажи-
те, пожалуйста, нельзя ли получить причитающиеся
мне?..» Я только смотрю на него, и он столбенеет. Он
понимает, что оторвал от такого важного дела, где вся
его жизнь — буква в библиотеке конгресса. И только
пятна пота и слез на том месте, где было вполне живое
существо.
Люблю я себя! За все! За упорство, за гибкость, за
опровержение всех законов Евклида, Лобачевского,
которые до сих пор утверждают, что добираться до це-
ли надо по прямой. Оба, кстати, умерли в бедности.
А из нашей кожи делают кошельки даже после смерти.
Единственная святая заповедь, данная нам свыше:
