Вобщем пиршество ознаменовалось побоищем — гости били хозяев с мастерством профи и со всей яростью разбушевавшейся оскорбленной мужской гордости. Потом естественно захотели откланяться, без долгих церемоний, по-английски. Но не получилось, эти чертовы тсохон-дьяпа и впрямь были сущими дьяволами. Они на редкость метко стреляли из своих сарбаканов, а наконечники стрел смазывали ядом лягушек кокои. Скверно закончилось застолье, тягостно — Ганс, Макс и Мориц так и не переварили съеденное, а Хорст и Воронцова, хоть и отплыли под тучей стрел, но в темноте и спешке напоролись на топляк, так что гребной винт заклинило. Вот такая ситуация. Три погибших боевых товарища, катер, потерявший ход и море разливанное темной, отсвечивающей как зеркало воды… Поужинали, называется, с местным населением. Хрен до колен в обе руки, каучуковая клизма в жопу. М-да.
Однако Хорст духом не упал, бывали с ним приключения и похуже. А тут — запасов в волю, осадка у посудины мелкая да и дожди наяривают каждый день, не пропадешь, куда-нибудь да выплывешь. И даже при свете фонарей — двигатель работает на холостом ходу, крутит, как положено, дизель-генератор. Вот если бы еще гребной винт крутил… Жаль конечно Ганса, смелый был и верный товарищ. И погиб, как положено мужчине, в бою. Отрыгнется его смерть проклятым тсохон-дьяпу, еще как отрыгнется. Однако богу богово, а кесарю кесарево — мертвым вечная память, а живым треволнения будней. Словом, выстругал себе Хорст весло посимпатичней да и неторопливо, величественный как гондольер в Венеции, погнал свою гондолу к владениям Курта Мольтке.
По идее нужно было бы конечно забраться в воду и внимательно присмотреться к винту — может и не погнут вал, может просто намоталось что-то. Но Хорст вырос в сельве и отлично знал, что во время паводка нерестится «чертова шпора», маленькая, похожая на змейку рыбка с крючкообразными, загнутыми назад плавниками на хребте. Самое страшное речное существо, куда опасней пираний, кайманов и анаконд. Рыбка эта имеет обыкновение залезать в естественные отверстия купальщикам, и извлечь ее оттуда можно только хирургическим путем. Нет уж, нет уж — вполне достаточно каучуковой клизмы и грязных поползновений неразвитых аборигенов. Бр-р-р…
Так что греб себе неторопливо Хорст, зорко посматривал по сторонам и ни на мгновение не терял бдительности. Сельва не прощает беспечности. Местами над водой висел туман, воздух был парной, влажный, насыщенный кислородом, стволы гивей, пальм, хинных и красных деревьев столбами уходили в нахмурившееся небо. Там, где-то в вышине, за куполом листвы, резали круги всевидящие стервятники. Лес был полон треска и уханья, плеска, свиста — могучего биения жизни. Все шло своим чередом, согласно эволюции — сильные пожирали слабых. А Хорст знай себе греб, размеренно, неторопливо и чутко. Потом он делал остановку где-нибудь у затопленного дерева, и они с Валерией ловили рыбу — внушительных, размером с карася, чернобоких пираний, тщедушных, размером с окуня, красных, усатых, жалобно мяукающих сомиков-котов. Чувство близости к природе переполняло их, от запаха воды, сельвы, тропической растительности сладостно и истомно кружилась голова. Поев, они предавались страсти — крики их звучали в унисон с какофонией леса, катер разводил волну, которая распугивала рыб, беспокоила птиц и мерно колебала лилии Виктория Реженти, способные выдержать вес двенадцатилетнего ребенка. Колибри заводили свадебную песнь, протяжно, словно пьяный шафер, кричала обезьяна-ревун. Хорст и Воронцова были счастливы, они чувствовали себя Робинзоном и Пятницей на необитаемом острове…
