Да уж, чего-чего, а этого добра на берегах Нила хватало. В конце ужина Шейх развел в молоке мед, покрошил лепешку и, поставив чашку на край стола, хлопнул троекратно в ладоши.
— Кабир! Кабир! Кабир!
Послышалось вялое шуршание, и на его зов пожаловал ошейниковый аспид — старый, чуть живой, с вырванными клыками. С трудом сделав стойку, без вкуса поел, жалуясь, тихо прошипел что-то и медленно, зигзагами отправился к себе, в маленькую тесную конурку под крыльцом. Еле уполз — сразу видно, не жилец.
— Самая умная порода, — с нежностью заметил Шейх и принялся рассказывать о том, что раньше в Египте фараонов все мало-мальски уважающие себя люди держали в домах дрессированных ошейниковых аспидов. И вот однажды один аспид, живший в доме очень уважаемого богатого египтянина родил детеныша, и тот по молодости умертвил ребенка этого самого богатого, очень уважаемого египтянина. И когда отец-аспид узнал об этом, он горестно зашипел, сделал стойку и словно сорную траву вырвал с поля жизни своего дурного, непутевого детеныша. А затем заплакал и навсегда покинул дом этого богатого, очень уважаемого египтянина. Что с ним стало потом, не знает никто. Не с богатым уважаемым египтянином — с ошейниковым аспидом.
— Да, интересная история, — в свою очередь заметил Хорст и тактично промолчал, что нечто подобное уже читал у Плиния. — И весьма поучительная. Сей ошейниковый аспид напоминает мне резкоположительного персонажа русского писателя Гоголя. Тот тоже убил своего сына, правда, из ружья. Нет, не русский писатель Гоголь, его резко положительный персонаж Тарас Бульба.
Так они поговорили о проблемах отцов и детей. Потом Шейх велел Али закрыть дверь и окна, поставил чашку со змеиными объедками на пол и выпустил из клетки обрадовавшихся мангуст.
— Спасибо тебе, добрый господин, добрые ихневмоны очень злые. Вчерашней ночью в подвале загрызли всех крыс, сегодня на спор — двух кобр и рогатую гадюку. Хороши.
В красках живописал Шейх стати мангуст, с нежностью наблюдал, как они прикладываются к молоку, а сам нет-нет, да и посматривал вопросительно на гостя — чего мол приперся, добрый господин, на ночь глядя? Спрашивать же в открытую без обиняков было нельзя — нарушишь предписанный пророком закон гостеприимства. И Хорст не торопился заговаривать о цели визита, болтал о пустяках, восторгался мангустами — брать сразу быка за рога было просто неприлично, можно на всю жизнь до глубины души обидеть хозяина. Так они и сидели, долго, в компании Али, Воронцовой и ихневмонов под кваканье лягушек. Наконец Хорст кашлянул, глянул на Муссу и сделал непроницаемое лицо:
