Нужно было очень доверять наблюдательности слесаря, чтобы согласиться с ним: Барнеби, казалось, был всецело занят своей игрой и ни на что больше не обращал внимания. Видно, в лице Эдварда слесарь прочел сомнение — он повторил свои слова еще более серьезным тоном и, покосившись на Барнеби, снова попросил описать наружность разбойника.
— Было так темно, — сказал Эдвард, — а он был закутан до самых глаз и напал на меня так внезапно, что я не мог рассмотреть его… Кажется…
— Только не спрашивайте у него, сэр, — предостерег слесарь, увидев, что Эдвард смотрит на Барнеби. Я знаю, что он его разглядел. Но мне нужно знать, что заметили вы.
— Помню только одно: когда он на всем скаку осадил
лошадь, у него слетела шляпа. Он поймал ее и снова надел но я успел заметить, что голова у него повязана черным платком. И вот еще что: в гостинице одновременно со мной был какой-то чужой. Я его не рассмотрел как следует, потому что сидел в стороне, — у меня на то были свои причины, — а когда я уходил, он уже пересел в темный угол у камина, и его не было видно. Но если он и тот, кто напал на меня, — два разных человека, то голоса у них во всяком случае удивительно схожи: как только разбойник заговорил со мной на дороге, я узнал голос.
«Этого я и боялся. Он же сегодня приходил сюда! — подумал слесарь, меняясь в лице. — Что за всем этим кроется?»
— Эй! — крикнул вдруг у него над ухом хриплый голос. — Здорово, здорово! Гав-гав! Что тут такое? Эй!
Крикун, заставивший слесаря вздрогнуть, словно он узрел выходца с того света, был большой ворон, незаметно для обоих собеседников взлетевший па спинку кресла. Он слушал весь их разговор с учтивым вниманием и с таким необычайно серьезным видом, как будто понимал каждое слово, и при этом поворачивал голову то к одному, то к другому: казалось, он призван рассудить их, и ему важно не пропустить ни единого слова.
— Полюбуйтесь на него! — сказал Варден с восхищением и вместе с каким-то необъяснимым страхом перед вороном. — Есть ли на свете другой такой хитрец? Бес, а не птица!
Ворон, свесив набок голову и устремив на них глаза, светившиеся, как два бриллианта, несколько секунд хранил глубокомысленное молчание, а затем прокричал хрипло и так глухо, словно голос исходил не из горла, а откуда-то из-под его пышного оперения:
— Эй! Что тут такое? Веселей, не вешай носа! Кра-кра-кра! Я дьявол, я дьявол, я дьявол! Урра!
И, словно радуясь своей связи с адом, принялся громко свистать.
