Иисус после знаменитого «Моления о чаше» созвал своих учеников и объявил им о своей грядущей смерти. Большинство апостолов приняли эту новость с ужасом: они полагали, что Учитель, обладая мистическим даром прозрения, сообщает им непреложную данность. Один Иуда правильно понял Христа: тот призывал своих учеников отдать себя в руки фарисеев. Зачем ему надо было это? Будучи глубоким истероидом, Иисус смертью своей хотел доказать неверующим правильность своего Учения. По-видимому, он не особенно дорожил жизнью, для него гораздо важнее была «победа духа над плотью». Он искренне верил, что, публично приняв незаслуженную кару, явит миру таким образом торжество своей философии.
Итак, Иуда, поняв призыв своего Учителя, вынужден был взять на себя миссию устроения задуманной тем ситуации. Он вынужден был оговорить Иисуса и привести стражу. И «чашу горечи» на самом деле пришлось испить Иуде, а не Христу. Автор ситуации остался в массовом сознании невинно оклеветанной жертвой; исполнитель, честно отозвавшийся на Его призыв, — коварным клеветником. Иуда из любви к Христу обрек себя на заведомое порицание в веках, он не пожалел своего доброго имени, отдав его во славу Учителя. Это ли не доказательство запредельной, всеобъемлющей преданности?
…Ставший нарицательным Иудин поцелуй на самом деле не является актом предательства. Это демонстрация глубочайшей преданности и любви — последний, прощальный поцелуй Человеку, который решился расстаться с жизнью из идеологических соображений. Поцелуй искупляющий, всепрощающий, напутствующий. Только любивший Учителя больше жизни и преданный ему Иуда мог пойти на преступление против собственной совести, вняв просьбе Христа. Своим поцелуем он сказал Учителю: «Я прощаю Тебя за все и с Тобой пребудут душа моя и сердце мое».
Что постигло Иуду далее? Для чистоты инсценировки он был вынужден потребовать у фарисеев оплаты за свои «труды», но в действительности никакие сребреники ему не были нужны. Он, улучив момент, избавился от них. А потом им овладели неизбывная тоска и сомнения по поводу правильности содеянного.
«Может быть, я все-таки должен был Его остановить, — думал Иуда каждочасно. — Он же как дитя малое, разве можно было оставлять Его без присмотра? Разве можно было подчиняться Его воле? Все исполнилось, как Он хотел, и вот Его нет. И конечно, своей смертью Он доказал миру все, что хотел доказать. Только Его больше нет, и не остановил Его я. Более того, я потворствовал Его сумасшедшему плану, помог претворить этот план в жизнь. Нет мне прощения. И куда деться мне от тоски по Нему?»
