А Симаргл помолчал и сказал:
– Я хочу, чтоб он властвовал над своею судьбою сам.
– Сам? – вскричала богиня. – Но так не бывает!
– Так не бывало, – согласился Симаргл. – Но тебе ведь всегда хотелось чего-нибудь небывалого!
Мокошь вскинула брови: как он знает ее! Как умело на струнках ее играет. И не придумав, что сразу на это ответить, завертела под руку попавшееся веретено. А потом уже только заметила: это было веретено Родовита, вот и славно, пусть вертится, не пора ли? И нашла, наконец, что сказать:
– Говоришь, небывалое ждет? Хорошо! Но тогда поклянись, что и ты в судьбу его вмешиваться не станешь! Что бы ни было! Поклянись! – и услышав тяжелую поступь Перуна, сына заторопила: – Клянись же!
Было видно, Симарглу не просто на это решиться. И все-таки он сказал:
– Да. Клянусь! Именем моего отца…
И следом послышалось громовое:
– Да тут, я вижу, совет богов! А почему без меня? – Перун рассмеялся, обнял жену и сына, он давно не видел их рядом.
А потом они вместе сидели под деревом жизни и ели его золотистые яблоки. Перун и Симаргл рассуждали о тучах и облаках, молниях и мечах, конях, упряжи, колесницах. А Мокошь сначала просто скучала, а потом вдруг почувствовала, что скучает нетерпеливо. И удивилась, и поняла: отныне она скучает в предчувствии небывалого.
Фефила считала, что охраняет детей. Для нее они были, конечно же, дети, допоздна задержавшиеся в лесу. И куда бы они ни шли, куда бы в бездумном своем говорении ни сворачивали, она катилась за ними следом или же пробиралась в высокой траве, – всегда на почтительном расстоянии… Но оттого, что расстояние это ей все время хотелось нарушить, а больше всего хотелось свернуться клубком и лежать у самых их ног, потому что она ведь помнила, как от этого хорошо, – от этого лучше, чем хорошо, да от этого лучше, чем лучше! – Фефилу одолевали сомнения: а все-таки, что она делает здесь – охраняет детей или бродит за ними в свое удовольствие? И если только лишь в удовольствие, не честнее, не вежливее ли поскорей укатиться отсюда в нору?
Но вот Ягда с Кащеем дошли уже до Священной рощи, и Фефила помчалась наперерез. Она и лапки уже собралась растопырить. А Ягда сама спохватилась:
– Кащей… Дальше тебе нельзя! Наши боги за это могут убить.
– За что? – не понял Кащей.
Роща, в которой деревья росли так редко, что каждое вырастало, как человек в лучший миг своей жизни, в бою, например, – во всю мощь, во всю стать, во всю ширь, – открылась им в теплых закатных лучах.
