Молчит, копошится зверек. Тогда спросила чуть громче:
– Фефила! Он жив?!
Вместо ответа зверек фигурку хлебную вынул. Она в котомке, в шерсть обернутая, лежала. Ее Кащей девочке подарил – давно, когда в кузнице жил. Схватила эту фигурку Фефила лапкой своей, хоть и маленькой, а пятипалой, и понеслась без оглядки. Только фыркала часто и шерсткой подергивала – уж слишком много было в это утро росы.
– Жив! Жив! Жив! – закричала Ягда.
И вышло это так радостно, так по-птичьи, что целый лес трелями отозвался. А в степи дозорные закричали:
– Вжи! Вжи! Вжи!
Это значило: мы на месте, не спим, службу несем.
Долго Фефила вдоль речки бежала, шумной, быстрой, которая из холодного озера вниз текла, никак не могла найти переправы. Вот и опять травинки раздвинула, – не учуяла, не расслышала впопыхах – а перед ней, на другом берегу Лихо сидела. Рыбу из речки ручищей выхватывала, точно медведица. Поглядела глазом своим суровым:
– Что, Фефилка? Страшишься меня?!
Только фыркнула на это Фефила.
– Совсем не страшишься? – в воду шагнула и за шкирку зверька подняла. – А детенышем моим хочешь быть? Я бы тебя козням-розням учила!
Не ответил зверек, но смотрел на Лихо недобро.
– Ах, не хочешь! Тогда молись своему звериному богу! Вон брат у меня голодный с охоты вернулся! – и к пещере зверька понесла.
А там и правда волк Коловул сидел, старую кость догрызал.
Обвисла Фефила, даже воздух задними лапами перестала царапать. А только вдруг разомкнулась сама собою у великанши рука:
– Мамочка, ой! Кто это тебя так?
Потому что Мокошь недалеко от пещеры стояла. Волосы у богини висели безжизненно, а подол был порван в разных местах.
– Надоело смерчем носиться, – так ответила мать. – Решила пешком, по горам к вам придти! – и рухнула на траву.
Переглянулись Лихо и Коловул. Что-то не так было в этих словах.
– Может, рыбы с нами поешь? – осторожно Лихо спросила. – Я вон корзину целую набрала.
– Рыбы? – брезгливо спросила богиня да и сказала вдруг: – А, пожалуй, поем.
Тут уж Лихо и Коловул даже переглядываться не стали. Ясно сделалось близнецам: с матерью их приключилась беда.
Волосы черные, как воронье крыло, теперь были у Кащея до плеч. А глаза сине-серые, как голубика, оттого что семь лет отражали они ледники и сверканье мечей, стали как будто немного светлее. Его детские шрамы – на плече и на подбородке – затянулись, а новых не появилось, хотя не было дня, чтобы Кащей не сражался с Симарглом. Юный бог был настолько уверен в ученике, что порой пускал в ход сразу все семь мечей. Или делал иначе: исчезал в одном месте и неожиданно появлялся в другом – бывало и прямо за спиной у Кащея. Но его ученик был настолько умел, что смутить его ничто уже не могло. Двенадцать снежков, стремительно, один за другим бросал перед ним Симаргл, и ровно в двенадцать Кащей успевал выпустить стрелы. Выпустить и во все двенадцать попасть!
