– В грядущее смотришь? – это Перун к ней приблизился и ревниво спросил. – И что же там видишь?
Встала Мокошь с земли, улыбнулась, поправила волосы, чтоб не змеились:
– Дождь вижу! Скоро дождь на земле пойдет!
И рассмеялся Перун:
– А ведь правда! Как в воду глядела! – и руку ей протянул. – А хочешь вместе, жена, прокатимся на колеснице?
– Ты же знаешь, у меня от ее грохота уши болят! – и попятилась. И складки одежд своих расправить решала, и увидела: стали они сурового, темного, будто железного цвета.
Побаивался ее, такую, Перун:
– Ну как знаешь, – сказал. – А мне людей Родовита еще побаловать хочется! – и присвистнул, чтобы кони его уже ждали. И в долину небесной реки широко зашагал.
А Мокошь задумалась, на цветистый пригорок присела. Ей не нравилось будущее из лужицы от копытца! И с пригорка сбежав, смерчем сделалась Мокошь. Оторвалась от небесного сада и над землей понеслась.
Снова сидел Кащей на цепи. С тех пор как настиг его в чистом поле Удал, жить Кащею в кузнице определили. И чтобы ел он свой хлеб не зря, велели во всем кузнецу помогать.
В кузнице было жарко, как дома, в степи. И оружие в могучей руке кузнеца тоже, как дома, быстро и ярко сверкало. Только вот цепь на ноге была, будто на звере диком. Мешала, гремела, дальше двери не пускала. То и дело на дверь оглядывался Кащей, Ягду ждал. Еду ему Ягда носила. Хотелось мальчику думать: он не Ягды, он только еды дожидается. И еще ждет того, как весело ему девочка скажет: «Это еда – сыр, это еда – хлеб!»
А Ягда, чтобы просто и весело это сказать, сейчас возле кузницы, на траве сидела и говорила себе, что нельзя ей войти и заплакать, оттого что Кащей – на цепи. Говорила себе: он сам виноват!
На небе опять хорошо, черно, густо тучи сходились. Встала Ягда с земли. Увидела: возле самого края земли смерч несется. А может быть, и не смерч – может, это Мокошь-богиня спешила куда-то. Так подумала Ягда. И чтобы в кузницу легче было войти, смерчу до земли поклонилась: «Помоги мне, Мокошь-богиня!» И с улыбкой вошла.
Кащей раздувал мехи. В отблесках пламени волосы были у него по-особенному черны, и глаза по-особенному, как река в жаркий день, синели. И улыбка – он так и вспыхнул улыбкой, только Ягду увидел – была еще белозубей, чем прежде.
– Поклянись, что ты больше не убежишь! – сказала вдруг Ягда и протянула холстину. В холстине был увязаны хлеб и горшок с молоком. – Тогда я опять попрошу за тебя отца.
Кащей взял холстину, глазами у Силы спросил: а поесть можно?
