Посмотрев на Майклса, я увидел, что он не спускает с меня пристального смущенного взгляда.
— Какое вы совершили преступление? — спросил я.
Видно, этот вопрос не застиг его врасплох. Он устало сказал:
— Не все ли равно? Ведь я уже говорил вам, что одни и те же поступки в одну эпоху оцениваются как преступления, а в другую — как героические подвиги. Если б моя попытка увенчалась успехом, грядущие поколения преклонялись бы перед моим именем. Но я потерпел неудачу.
— Должно быть, пострадало множество людей, — сказал я, — и все человечество возненавидело вас.
— Да, так оно и было, — согласился он. И через минуту добавил:
— Разумеется, я все это выдумал. Чтобы скоротать время.
— А я вам подыгрываю, — улыбнулся я.
Он несколько расслабился и, откинувшись в кресло, вытянул ноги на своем роскошном ковре.
— Так… Однако каким образом, выслушав эту фантастическую историю, вы угадали степень моей предполагаемой вины?
— Я вспомнил ваше недавнее прошлое. Где и когда вас оставили? И тоном, холоднее которого мне до этого в жизни не приходилось слышать, он произнес:
— Под Варшавой, в августе 1939 года.
— Вам, верно, не очень хочется говорить о годах войны.
— Вы правы. — Однако, сделав над собой усилие, он с вызовом продолжал: Мои враги просчитались. Из-за всеобщей неразберихи, которая возникла сразу же после нападения Германии, меня посадили в концентрационный лагерь без предварительного расследования. Постепенно обстановка для меня прояснилась. Конечно, я не мог тогда ничего предсказать, как не могу этого сделать сейчас. О том, что происходило в двадцатом веке, знают только специалисты. Но когда меня мобилизовали в немецкую армию, я уже понимал, что Германия потерпит поражение. Поэтому я перешел к американцам, рассказал им все, что мне удалось узнать, и стал их разведчиком. Это было рискованно. Впрочем, если б даже я наткнулся на пулю, что с того. Однако эта участь меня миновала, и к концу войны у меня оказалось множество покровителей, которые помогли мне приехать сюда. Последовавшие за этим события ничем не примечательны.
Моя сигара погасла. Я ее зажег снова, ведь сигары Майклса требовали особого к себе уважения. Их по специальному заказу доставляли ему самолетом из Амстердама.
— Чужое семя, — промолвил я.
— Что вы сказали?
— Да вы же знаете, о чем я. Руфь в изгнании. К ней относились неплохо, но она выплакала глаза от тоски по родине.
— Нет, я о ней слышу впервые.
— Это из библии.
— Ах, да. Надо обязательно как-нибудь прочесть Библию.
