Поначалу я не думал охотиться по-настоящему. Я не задумывался над тем, что, собственно, делаю, – просто очень осторожно шел в сторону от реки, направляясь в глубь леса, в тишину, в непроницаемый туман, который уже обогнал меня и залил все вокруг. В одной руке я нес лук, приготовленную для стрельбы стрелу и три других стрелы, а другой оттягивал тетиву. Она звенела под пальцами как струна, как провод, проводящий какой-то особый ток, исходящий из леса, от тумана, от того, что, начав с притворства, я ощутил себя охотником по-настоящему. И уже не мог бы сказать, намереваюсь ли я охотиться серьезно или изображаю из себя охотника. Еще у палаток я подумал о том, что, раз у меня есть все, что нужно для охоты с луком, и раз я знаю, в некоторой степени, как им пользоваться, я мог бы, по крайней мере, поиграть в то, ради чего, собственно, и приехал в этот лес. Но на самом деле мне хотелось просто отсутствовать в лагере подольше, чтобы все проснулись и обнаружили, что меня нет. Я даже подумывал, не сесть ли мне где-нибудь на склоне оврага и не просидеть там с полчасика, а затем вернуться в лагерь, с натянутым луком, и сказать, что я вот просто ходил по лесу, присматривался, не попадется ли какая-нибудь дичь. Это бы вполне удовлетворило мою охотничью гордость.
Но теперь что-то немножко изменилось. Я прислушивался и присматривался по-настоящему, и в моих ногах, руках, пальцах появились уверенность и целенаправленность. Я ведь был все-таки неплохой стрелок. По крайней мере, с расстояния метров в тридцать пять. А в ближайшие полчаса мне не придется ничего увидеть на таком расстоянии – даже если туман рассеется немного, видимость будет все равно ограничена несколькими метрами, и если я натолкнусь на оленя, я наверняка смогу попасть в него. И я почему-то почувствовал, что так и случится; я был почти в этом уверен.
Туман пока не рассеивался, но со дна лощины он стал подниматься, и по мере того, как я продвигался дальше, стало светлеть – я стал различать, в какой стороне встает солнце, а потом увидел сквозь туман и веточки, листья. Стенки длинной канавы – теперь я видел, что иду вдоль того, что можно было бы назвать скорее канавой, чем лощиной или оврагом, – понизились и доходили мне лишь до плеч. Туман и тот угол зрения, под которым я смотрел, позволяли заглядывать в лес всего на несколько метров. Ничто не двигалось, было так тихо, что, казалось, в лесу вообще не было никаких животных. Но я все-таки старался производить как можно меньше шума. Это было несложно – земля под ногами была мокрая и, насколько я мог судить, двигался я практически бесшумно. Я даже решил, что из меня получается не такой уж плохой охотник; ну, по крайней мере, если охотой называть тихое перемещение.
