Эта была другая Земля, не та. И вообще, непонятно, с какой стати понадобилось отправлять в рискованный полет разведбот с экипажем из трех человек, каждый из которых был бесценен для судьбы горстки оставшихся. Но покинуть Солнечную систему, не отдав последний долг родной планете — такое никому из экипажа «Странника» в голову не пришло. Хью хорошо помнил, как в детстве, — ему тогда едва исполнилось двенадцать лет — родители взяли его на похороны бабушки, которую он очень любил. В гробу он увидел застывшую безжизненную маску… Куда же ушла та, которую он так любил?..
— Ну, ребята, что бы тут ни случилось, это случилось три с липшим миллиарда лет назад. Не берите в голову! У нас полно своих забот… — произнес Куроки, но голос его звучал натянуто.
Фредерика молча смотрела в иллюминатор, не в силах отвести взгляд от мертвой планеты.
— Нет, Сэм, мы никогда не сможем этого забыть. Об этом нельзя забывать. Мы будем молиться и надеяться, что наших внуков минует эта ужасная участь…
Помолчав немного и словно забыв о присутствии мужчин, Фредерика вдруг едва слышно зашептала что-то, и Даркингтон с трудом разобрал слова:
…Малыш, ты знаешь, день прошел, пора бы спать…
она строга и высока, но ты заглянешь ей в глаза
печально-добрые, почти на пол-лица,
и возразишь: нет-нет, пожалуйста, мне б только доиграть
в мой новый мяч, всего одну минутку, ладно, ма?
Но все же ты идешь — ведь плачет лишь дитя,
а ты уже большой, и время игр прошло.
Она позволит лечь с тобой в постель
Медведю старому с облезлой головой,
хотя и сомневаясь, что тебе поможет он в полете в сон ночной.
Поправит одеяло, подоткнет с боков,
погладит ласково — и вот — взъерошив волосы,
коснувшись поцелуем лба, она уходит,
словно навсегда — и гаснет свет…
«Спокойной ночи, легких снов — до самого утра».
Куроки уставился на нее.
— Стихи, надо же! — произнес он удивленно. — И кто это написал?
— Хью, — ответила Фредерика. — Ты разве не знал, что он сочиняет стихи? Я ими зачитывалась еще до того, как с ним познакомилась. Вот так-то.
Хью Даркингтон покраснел. Разумеется, он был польщен, но, чтобы скрыть замешательство, пробормотал что-то насчет «юношеских опытов».
Впрочем, Фредерика своей декламацией сумела отвлечь его от грустных мыслей. (Конечно, только внешне, ибо все они обречены в душе своей нести щемящую тоску). Это чувство не оставит их ни на миг, и они об этом знали. Оставалось лишь надеяться, что оно не перейдет к их детям — по наследству. Ибо нельзя же вечно оплакивать Сион.
