Я не сказала Сесил, что перевожусь на другое отделение – я не перенесла бы ее разочарования и не хотела, чтобы она опять стала меня отговаривать. Наверное, она все правильно поняла, потому что больше не заводила разговоров на эту тему. Однако она решилась на безмолвный протест. Дней через десять после постыдного рандеву с Копловицем я заскочила в комнату к Сес – хотела попросить у нее карандаш для глаз, который, как она утверждала, очень мне подходил. Плакат, висевший над ее кроватью, исчез. (Это было сентиментальное черно-белое фото маленькой девочки, сжимавшей в руке розовую розу. Мрачноватый колорит портрета оживлял лишь яркий цветок, словно десяток восклицательных знаков в первом любовном послании девушки-подростка.) Теперь вместо плаката над кроватью висели все четыре мои итоговые работы. Сесил их даже в рамочки вставила. Они смотрели на меня с немым укором и напоминали о безграничной вере Сесил в меня. Она не снимала их до самого окончания университета.
В день моего выхода на работу погода стояла чудесная. Жизнь понемногу налаживалась, верилось, что все еще будет хорошо. Сесил удивительно быстро шла на поправку. Медперсонал словно специально в ее честь украшал коридоры красно-зеленой гофрированной бумагой, аппликациями, изображавшими Санта-Клауса, соломоновыми звездами из фольги. Я представляла, как врачи когда-нибудь напишут о чудесном выздоровлении Сесил в своих ученых трудах и будут обсуждать этот удивительный случай на симпозиумах, причем народу в зал набьется столько, что негде будет яблоку упасть. Сесил заговорила своим обычным голосом. Ей разрешили сидеть и есть твердую пищу. К ней понемногу возвращалась память. Она совсем не помнила аварию, но помнила, что накануне завтракала со мной и Брин. Из-за опухоли в мозговой оболочке (последствие хирургического вмешательства, как объяснила нам сестра) она иногда забывала простые вещи. Могла, например, спросить у матери:
– Как называется штука, по которой мы кому-то звоним?
– Телефон, милая, – спокойно отвечала ей как всегда безукоризненно ухоженная миссис Картер, перелистывая номер журнала «Вог».
Или Сес могла повернуться ко мне и попросить:
– Подай, пожалуйста, это... как его...
– Вазу? – спрашивала я. – Стакан? Пульт?
Как-то раз, когда я сидела с Сесил, медсестра принесла обед: цыпленка с подливкой и какие-то усохшие зеленые бобы.
– Что это? – спросила Сесил и, нахмурившись, уставилась на блюдо. Эта гримаска поразительно шла к ее выбритой голове и зеленой больничной пижаме.
