Более я Гюль в тот день не видел, ее забрал ее в свою юрту амбал с секирой.
А меня два воина взяли за руки и сбросили в яму глубокую, в земле посидеть. Никто яму не сторожил, впрочем и выбраться из нее не было возможным.
Ближе к утру холод схватил меня за каждую жилку, за каждую косточку, и всякая внутренность будто заледенела. Но с зарею в яму опустился сыромятный ремень и по нему выполз я наружу. За краем поджидало меня несколько нукеров с лицами, выражающими пока неведомую мне волю властелина. Не знал я, что мне сейчас уготовано, останется ли моя голова сидеть на плечах, ино покатится горемычная — окроплять кровью бесплодные камни.
Мимо затухающих костров и спящих еще воинов проведен я был до края стана, где стоял зоркий дозор. Там били копытами и махали хвостами мои лошади, отодохнувшие и сытые — на Сивке сидела девица де Шуазель. Узнал я ее по хруким плечам, хотя лицо было закрыто тканью. Поскорее взобрался я в седло своего верного Каурки.
— Дочь Иблиса высосала из батыра все соки. После умертвия стал он похож на дохлую ящерицу, зеленый и сморщенный, — сказал с уважением в голосе один из воинов. — Наши старухи растирали его мазями и поливали снадобьями, но дух жизни уже не вернулся в его жилы и члены. Не смогли они сыскать и отверстия, через которые дочь Иблиса нашла вход в тело батыра. Неужели в западных улусах все девы и женщины подобны ей?
— Остальные девы и жены еще хуже, их злые свойства не дремлют даже при свете дня.
Воины сопроводили нас до края долины, а дальше, через ущелье, мы отправились одни. Спутница была молчалива и лишь иногда поворачивала голову в мою сторону.
Наконец Гюль открыла лицо и сказала:
— Устроим же привал и я залатаю твою одежду, витязь в драном халате.
Кони еще свежие, отъехали мы от ханского стана недалеко, но и в драном халате ехать мурзе неприлично.
— Ты убила его? — спросил я Гюль.
— Я защитила свое целомудрие, — сказала девица, вправляя нить в большую костяную иглу. — Когда-то нукеры Бату-хана спалили и разрушили Париж, Орлеан, Нант, Бордо и Лион, они истребляли всех франков мужеского пола, но предпочитали франкских жен всадницам-тартаркам. И если от всего народа остаются одни женщины, то какое вооружение у них будет, какие средства борьбы?
Гюль де Шуазель придвинулась ко мне теснее.
— Они рожали и растили детей. Учили их старому франкскому языку и старой вере, учили притворяться, скрывать язык и веру. Если же муж-тартар заподозривал неладное, то, как ты думаешь, что происходило? Он умирал, потому что пищу ему готовил враг и с ним на одном ложе ночевал враг.
