— Да, и я могу с уверенностью утверждать, что это не был почерк моего брата.
— Ни почерк баронессы де Вибре?
— Ни почерк баронессы де Вибре.
— Что же было в этом списке?
— Я же сказала, фамилии, адреса лиц, которых мы с братом знали. Были также написаны, по-моему, две или три даты…
— Это все?
— Это все, месье. Больше я ничего не припоминаю.
— Да, действительно, этого маловато, — разочарованно произнес журналист… — Вместе с тем, даже эти незначительные подробности очень важны… Что вы сделали с этим списком, мадемуазель?
— Я, наверное, унесла его с другими бумагами, которые находились в доме, когда приходила туда за вещами перед тем, как переехать в семейный пансион в Отёй.
— Кстати, — посоветовал Жером Фандор, — при случае захватите этот список, я хотел бы взглянуть на него.
Тут беседу прервал мальчишка-рассыльный, который объявил Фандору, что ему звонят из прокуратуры.
Спустя два часа Жером Фандор, сидя один в своем кабинете и глядя на лежащий перед ним чистый лист бумаги, размышлял над статьей, которую он опубликует в «Капиталь» сегодня вечером.
Из разговора с девушкой он не узнал ничего интересного.
Кроме того, ему бы не хотелось рассказывать публике о подробностях жизни мадемуазель Доллон. Она поведала ему обо всем этом, как доверенному лицу, к тому же, эти сведения не имели прямого отношения к случившейся трагедии.
Если Правосудию потребуются эти сведения, не представляющие особого интереса, оно получит их в процедурном порядке. На этот раз журналист будет сдержанным, тем более, что в материале нет ничего сенсационного.
Но было еще что-то, более важное. Где-то глубоко в сердце у него зарождалось какое-то чувство, которое трудно было еще описать, очень мягкое, нежное, заставляющее его смотреть с некоторым смущением на эту очаровательную девушку, с которой он так долго беседовал и которая, в этом не было уже никаких сомнений, внушала ему симпатию.
Так не рассказать ли о версии полиции, о которой ему около часа назад сообщил друг из прокуратуры?
Да, это надо было сделать.
Не следовало перед читателями игнорировать официальную точку зрения на это дело… и в то же время насколько смешным казались ему умозаключения полиции!
В самом деле, Сыскная полиция в своих выводах о том, что Доллон жив, основывалась, в основном, на показаниях сторожа с пристани, которого полицейские пришли допросить после того, как он все выболтал, хвастая направо и налево о своих наблюдениях за побегом Доллона.
