Уважаемый покупатель в моем лице набрал на панели дату — 25 февраля 1994 года, и место — площадь неподалеку от Пещеры Патриархов в городе Хевроне. Я знал, что делаю — в отличие от дилетантов, отправлявшихся во времена Второго храма, чтобы помочь евреям выстоять перед превосходящими силами римлян. В тот день некий поселенец Барух Гольдштейн явился в пещеру, где молились сотни мусульман, и перестрелял около тридцати человек. Может быть, он мстил за евреев, убитых террористами. Может быть, решил таким способом утвердить право евреев на землю Иудеи.
Но, господа, нужно предвидеть и следствия! Убивая арабов, доктор Гольдштейн убивал евреев, которых намеревался спасти. Разве он, ученый человек, не понимал, что в результате весь мир ополчится на Израиль? Не понимал, что тот же ХАМАС в отместку усилит террор, и погибнут десятки евреев? Не понимал, что Израиль вынужден будет пойти на уступки, которые он, доктор Гольдштейн и хотел предотвратить своим поступком? Он должен был понимать это, и еще то, что сам не выйдет из пещеры живым.
Линия жизни доктора Гольдштейна прервалась ранним утром 25 февраля, и в мои намерения входило сократить эту линию всего только на полчаса. Результат: в пещере ничего не происходит, мирный процесс набирает обороты, десятки людей остаются жить.
Я стоял, невидимый в предрассветной тени, и размышлял о том, имеет ли смысл обойтись еще меньшей кровью и всего лишь скрутить доктора Гольдштейна, посидеть с ним и объяснить то, что он сам понять почему-то не смог. Когда я услышал шаги, то уже действительно готов был дать доктору подножку и поговорить с ним по душам. Но эта мысль исчезла сразу же после того, как я увидел вышедшего на площадь человека. Человека? Доктора Гольдштейна в этот момент уже нельзя было причислить к роду людскому. Все человеческое было ему уже чуждо. По площади шел Мститель. Мысленно он был уже перед Творцом, и лишь Ему, Единственному, готов был дать отчет в своих действиях. Я мог загородить Гольдштейну дорогу, и он обошел бы меня, не заметив. Я мог крикнуть ему в ухо, и он не услышал бы меня. Он шел вперед, бережно, будто раненную руку, поддерживая висевшую на плече автоматическую винтовку «Галиль».
Он прошел мимо меня, и я понял, что в моем распоряжении есть только один способ. Доктор Гольдштейн умрет на полчаса раньше. Десятки людей останутся жить, в том числе и мой дед Наум, погибший в августе девяносто четвертого от ножа арабского террориста.
