Это был неожиданный поворот в разговоре. Отец действительно до старости остался кандидатом наук, хотя, если верить ученикам, давно мог стать доктором. Не хотел. Так говорили, и Сахнин в этом сильно сомневался.
— Я всю жизнь работал над одной-единственной проблемой, — сказал отец. — Всю жизнь. Над одной. Остальное было вторично.
И такое объяснение не убеждало. Оно не вязалось с представлением Сахнина о современной науке, да и с образом жизни отца тоже. Отец вовсе не был анахоретом, корпевшим в тиши над таинственной рукописью, как в дурных романах. Он часто работал дома, но к нему приходили коллеги, ученики, они спорили о чем-то своем, на много световых лет удаленном от его, Сахнина, интересов. Отец работал и за полночь, когда все спали, и Сахнин знал, что он готовится к лекциям. Ничего таинственного.
— Я тебе объясню, — сказал отец, вздохнув. — Сорок девятый год. Именно тогда я понял, что кокон Вселенной взорвали разумные. Горячая модель Вселенной тоже появилась в сорок девятом, и отношение к ней было… не очень… Мог я писать о своей идее? Я хотел найти первопричины. А мы еще и следствий толком не знали. Разбегаются ли галактики? Как они возникли? Что было раньше? И еще раньше, когда от начала расширения Вселенной прошли мгновения? А потом перейти рубеж и спросить — что было до? И было ли? Я утверждаю — было. Был мир разумных, уничтоживший себя.
— Схоластика, — буркнул Сахнин.
— Наука, — поправил отец. — Игра на пределе возможностей — это еще наука. Чтобы доказать свою идею, я должен был начать с современного мироздания и двигаться вспять по времени. Что я и делал Сначала занимался происхождением галактик. Потом, в начале шестидесятых, открыли квазары, и я занялся квазарами. Потом — реликтовым излучением. Потом — квантовой теорией тяготения, самыми ранними стадиями расширения, первыми микросекундами. Днем я, как все космологи, шел мелкими шагами к той цели, которой давно, интуитивно достиг. А ночами, когда вы спали, я решал обратную задачу. Я знал, какой была Вселенная до взрыва, и пытался описать ее. Бесконечно разумную. Наверно, лет двадцать назад я мог бы уже кое-что опубликовать. Но… Великая вещь — научная репутация. Я завоевал ее. И теперь боялся потерять. Я бы не вынес, если бы надо мной смеялись…
— Я не очень понял, — осторожно сказал Сахнин. — Еще до появления нашей Вселенной, до взрыва, было нечто… Ну, тоже Вселенная? Другая? И в ней разумные существа, такие могучие, что смогли уничтожить весь свой мир, свою Вселенную? Сделали это и погибли? И тогда появился наш мир? И значит, наша Вселенная — это труп той, прежней, что была живой? И галактики — это осколки, след удара, нечто вроде гриба от атомного взрыва?
