* * *
— А Рейндерса и Пановски я не нашел, — сказал Портер, выключая компьютер. — И Жаклин тоже. Такие пироги, граф.
Воронцов полулежал в постели, затылок ныл, все еще поташнивало, хотя посольский врач сказал, что сотрясение мозга довольно легкое. Ударился он крепко, но было бы хуже, если бы он получил пулю.
— А Дженни? — спросил он.
— Проф был прав, ее приняли за Жаклин. Дженни сейчас у меня дома. Ей дали выпить какую-то гадость, и она все время плачет. Черт бы их всех побрал, Алекс, черт бы побрал их всех и этот мир впридачу!
— Ну, Дэви, — запротестовал Воронцов.
— Алекс, я попробую что-нибудь опубликовать. Но совершенно не представляю, что делать потом. Как жить? У меня чешутся руки от желания набить морду какому-нибудь парню из Бюро, и всем этим идиотам вроде Стадлера, и ученым тоже, хотя они, может, меньше всего виноваты. И понимаю ведь, что желание это навязано мне запирающим геном Скроча, а вовсе не разумом.
— Разумом, Дэви, — сказал Воронцов, — разумом, уверяю вас.
— Господь с вами, — вздохнул Портер. — Все-таки нам трудно понять друг друга, даже когда мы хотим одного и того же.
— Парадокс? — усмехнулся Воронцов. — А чего, собственно, вы хотите, Дэви?
— Знаете, Алекс, — сказал Портер медленно, — за три дня я стал другим… Правда. Неделю назад я бы ответил… Сейчас не могу. Я… Только не смейтесь. Я хочу, чтобы была эта наша Вселенная. И чтобы мы, люди, были тоже. Алекс, я решил жениться на Дженни. Но сначала опубликую материал. Чтобы если со мной, как с Крафтом… Чтобы Дженни была в стороне. Вот о чем я думаю, Алекс. Льюин этот… он стал, в сущности, жертвой совести.
— Скорее непонимания, — возразил Воронцов. — Он рассуждал как…
— Нет, Алекс, совести. Если есть ген агрессивности, то непременно должен быть и ген совести. Это тоже закон природы, потому что без гена совести тоже невозможна разумная жизнь. Часто агрессивность сильнее совести. Может, это нужно для развития вида? Но ведь если совесть уступает, то и развитие идет наперекосяк. Но и другое плохо — когда совесть не дает жить, когда чувствуешь себя в ответе за каждую букашку на Земле, и за каждую песчинку на Марсе, и за каждый вздох какой-нибудь шестикрылой красавицы в созвездии Антареса…
— Нет такого созвездия, — механически поправил Воронцов.
— А, черт, какая разница… Когда на весь наш род смотришь с этих позиций, тогда и понимаешь смысл жизни. Не нашей, потому что наша, человеческая жизнь, Алекс, не имеет смысла без всего этого… Искать смысл нужно не в себе, не в нас, а гораздо шире. Человечество — бомба? Мы мчались вперед, ничего не понимая, а когда поняли…
