— Какая у тебя грудь…
— Какая?..
Как робко тает в ночи ее нежный шепот. Боже, помоги мне, она же совсем еще девочка. Клеопатра недорезанная.
— Теплая… Тебе… не мешают мои шрамы?..
— Ну что ты. Что ты. Как же они могут мне мешать. Они мне только помогают.
Он погладил ее по голому плечу и беззвучно засмеялся.
— Помогают — это как?.. Как и чем они тебе помогают?..
— Они помогают мне… слышать тебя. — Она тихонько придвинулась к нему на ложе, и снова ее спутанные каштановые, чуть в рыжину, волосы защекотали ему рот и нос, и в горле набухал постыдный слезный ком — о, как он давно не плакал, и какие уж тут слезы, Война все повыжгла дотла, а вот поди ж ты. — Даже когда ты молчишь или целуешь меня — они… шрамы… мне рассказывают все, что с тобою было. На разные голоса… Я пугаюсь этого хора… я!.. меня же было никогда не запугать ничем, я сама кого хочешь могла запугать… Вот кошмар. И на старуху бывает проруха.
Часы на стене били мерно и грозно: бам-м, бам-м, бам-м. Старинные у тебя часы. Да, бабкины. Бабку убили. И деда убили. И отца убили. На Войне? Если бы. Их убили плохие люди. Что значит плохие? Каждый в чем-то виноват. Но не до такой степени, чтоб его наказать смертью.
— Это ты-то — старуха?.. Ну и шуточки у тебя.
Она улыбнулась, и он во тьме не увидел, а почувствовал ее улыбку.
— А ты ведь не знаешь, сколько мне лет. Может, мне уже двести лет. И я ведьма и по ночам пью зелье молодости, а его мне международным рейсом из Лондона каждый вечер доставляют, в маленьких таких мешочках из кожи неродившегося теленка. Я и вправду старше тебя. Старше. Слышишь?.. Для нас это уже неважно. Мы ведь не собираемся пожениться. Наступит утро, и ты умрешь. Ты ведь так сам захотел.
А, Клеопатра. Он все время забывает про Клеопатру. Она спасла его от черных лишь потому, что хотела переспать с ним. А потом заколоть. Чтобы он больше никому в жизни не достался. Ибо она поняла, что он — ее единственный мужчина, и она — его единственная женщина. Какая чушь. Женщин у мужчин должно быть много. И наоборот. Зачем же тогда это слово есть на земле: единственный, единственная?!
— Да. Я так захотел. И ты обещала мне в этом помочь.
— О чем речь.
Она поднялась на локте над кроватью. Цапнула со стула пачку сигарет. Нашарила вслепую спички. Закурила.
— Ты куришь?.. Ну и дура. Женщинам не идет. Я не люблю, когда от прелестных губок несет табачищем.
Он поежился голой спиной на сквозняке — форточка была открыта, парус шторы надулся. Вспомнил Кармелу.
