— И что Анилегна говорила?
— Сказала, что сама узнаю, когда время пробьет.
— Угу. Понятно.
Неожиданно я почувствовал, что меня со страшной силой стало клонить ко сну. Голова стала тяжелеть, а веки сами по себе слипаться. Я резко тряхнул головой, но сон согнал лишь на несколько мгновений. Такого у меня еще не было.
— Ты устал, Витенька, что мы все разговоры да разговоры. Давай я тебе постелю, — и Татьяна Александровна вновь стала приподниматься.
— Погодите, давайте еще немного поговорим. Минут пятнадцать-двадцать, если вы, конечно, не против? — Татьяна Александровна замерла в нерешительности. — А затем я у вас лягу спать, хорошо?
— Конечно, Витенька, — и Обухова вновь примостилась на стуле, но уже не так удобно, а как-то ближе к краю. Теперь она посмотрела украдкой на часы, а затем вновь краем глаза покосилась на проем разбитого окна.
Нас по-прежнему разделял стол, а до окна мне было не больше трех метров, правда, если прыгать в него, надо будет быстро подтянуться на подоконнике, а он здесь весьма высокий. Все осложнялось тем, что меня чудовищно тянуло в сон. Глаза мои вновь начали слипаться, а голова казалась просто какой-то невероятно тяжелой. Да и все тело быстро становилось ватным. Эта тварь мне подсыпала снотворного. Дальше медлить было нельзя.
— Димка, это ты?! — я расплылся в улыбке и вскочил со стула, смотря в дверной проем кухни.
Обухова тоже вскочила со стула и растерянно, ничего не понимающим взглядом тоже стала смотреть на кухню. Там никого не было. В этот же момент я двумя прыжками подбежал к подоконнику и попытался на него вскочить.
С первой попытки у меня не получилось, руки совсем не слушались.
В этот же миг за моей спиной раздался жуткий крик:
— Не уйде-е-е-ешь!!!
Сзади раздался грохот падающих стульев и тяжелое дыхание приближающейся Обуховой. Оглядываться я не стал. Ногой с трудом нащупал батарею и, упершись в нее, подтянулся на подоконнике и тут же попытался сигануть в окно, выставив вперед руки. Сделал я это как-то нерешительно, на подоконнике было полно битого стекла, и я не хотел порезать руки. В это же время я почувствовал, что в мою ногу вцепились две руки, которые потянули меня обратно в комнату.
— Назад, гаденыш, не уйдешь!
Голос Обуховой узнавался с трудом, в нем было столько ненависти и ярости, что я из последних сил уцепился за оконную раму и второй ногой ударил ее по лицу. Удар получился не сильным, но, похоже, болезненным, по крайней мере, я почувствовал, что хватка немного ослабла. Я еще раз дернул ногу и, как только окончательно освободился, выпрыгнул в окно. Упал я на куст крыжовника, расцарапав окончательно и так окровавленные руки. Досталось и лицу. Свежий воздух и очередная порция боли на некоторое время отогнали сон и общее бессилие организма.