Направление времени. Я ухмыльнулся, ничуть не беспокоясь о том, как на это отреагирует отец. Он всегда был озабочен этим вопросом, бог знает с каких пор. Это была навязчивая идея.
— Мы оба знаем, — произнес отец, в который раз излагая одно и то же, — что на микроскопическом уровне не существует приоритетного направления хода времени. С точки зрения уравнений движения абсолютно безразлично, движемся ли мы вперед или назад.
— Но это имеет значение на макроскопическом уровне, — возразил я, втягиваясь в разговор, несмотря на отвращение. — В конце концов, если бы вероятность течения времени вперед и назад была одинаковой, тогда существовала бы полная симметрия в формах и направлениях развития всех животных. Конечно, существует грубая, приблизительная симметрия, но она разваливается при ближайшем рассмотрении. Всем известно, что человеческое сердце и аорта не симметричны.
— Ты совершенно прав, — сказал отец, и я почувствовал прилив наслаждения, пробравший меня до печенок. Он еще энергичнее задымил своей трубкой, и его голова начала скрываться в огромных клубах голубого дыма. Это предвещало гораздо более длительный разговор.
— Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.
— Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, — заметил я.
— Совершенно верно, — сказал отец. — Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.
Я рассмеялся:
— И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.
Отец положил свою трубку на стол.
— Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, — тихо произнес он.
Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.
— Прости меня, — сказал я, — но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.
Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.
— Разговоры мало что дают, — сказал он. — Пойдем в лабораторию. Ты увидишь, что я имею в виду.
