Это был бедный квартал, который Летти знала с детства, но и здесь постепенно происходили перемены. На дворе был тысяча девятьсот восьмой год. Моду устанавливали богатые, но любая девушка, вплоть до последней посудомойки, могла подражать им. Имея выкройку, немного дешевой материи и ленты, можно было почти из ничего сделать платье и прогуливаться в нем по воскресеньям в парке, словно настоящая леди, даже если ты на самом деле простая фабричная девчонка.
Внезапно вспомнив, что совсем скоро и она, надев платье подружки невесты, будет выглядеть, как настоящая леди, Летти повернулась лицом в комнату, которая после яркого уличного света показалась ей темной и мрачной.
– Вам еще долго, Люси? – закричала она. Когда Летти волновалась, ее лондонский акцент, с которым боролся отец, становился заметнее.
– Зачеши волосы наверх! – донесся голос Люси с таким же акцентом. Она тоже забыла, что теперь старается более округло произносить гласные и не глотать окончания, так же, как это делает парень, с которым она гуляет.
– Мы почти закончили, Винни выглядит, как картинка! Сейчас ты увидишь, Лет.
– Что это за Лет в нашем доме? – раздался из спальни сердитый голос отца, Артура Банкрофта. Хоть он и был в семье главным поборником правильного произношения, но сам часто забывался и говорил с жутким акцентом. – Ее зовут Летиция!
– Что, папа? – машинально откликнулась Летти, услышав свое имя.
– Я не с тобой разговариваю!
Голос Артура Банкрофта стал еще более раздраженным.
– А я думала, со мной.
В дверях появилось его тонкое, с торчащими песочно-серыми усами лицо, а за ним и вся его длинная худая фигура. В свои пятьдесят он еще сохранял черты былой красоты.
– Я не в восторге от твоего язычка! Я разговариваю с Люциллой. И зачем ты кричишь, как торговка? Я хочу, чтобы вы были воспитаны лучше, чем они. Люцилла следит за своими словами, или по крайней мере пытается, – поправился он. – А Лавиния уже настоящая леди, раз выходит замуж за своего Альберта. Мне бы не хотелось, чтобы ты разговаривала так в присутствии ее мужа или его родственников. Не позорь нас.
Он был очень взволнован и меньше всех готов. На нем были рубашка, подтяжки, лучшие воскресные брюки, которые и так отлично держались на ремне. Жесткий целлулоидный воротник, словно сломанное крыло чайки, торчал одним углом в сторону. Его волосы, слегка тронутые сединой, были гладко расчесаны на прямой пробор и покрыты лаком, так как всегда непослушно кудрявились. Даже теперь одна непослушная прядь торчала, словно петушиный гребень. Вьющиеся волосы отца были несчастьем всей его жизни.
