мной в этом баре?
С ледяными глазами: - Говорила же я, что мы просто движемся по совпадающим орбитам. Вполне вероятно, что мы одновременно в один и тот же вечер окажемся в одном и том же баре.
- Похоже, это тотсамый случай, когда мне понимать не полагается, верно?
Она улыбнулась неясно, двусмысленно. Я не стал нажимать на нее дальше.
Наша послеполуденная беседа вышла на редкость скучной. Из вздора, что мы несли над горами взбитых сливок с вишнями, не запомнилось ни одной реплики. Мы оба затратили массу энергии, изображая, что развлекаемся, и, думаю, вряд ли знали, как добыть нужные сведения,- да они в беседе и не фигурировали.
Она ушла; я продолжал думать об опаленном фениксе.
Управляющий "Глетчера" вызвал меня на кухню, чтобы спросить о партии контрабандного молока (все наше мороженое - собственного изготовления), которую я исхитрился добыть в последний свой визит на Землю (забавно, что за десять лет прогресс почти не коснулся молочного животноводства; надуть этого косноязычного вермонт-ца оказалось до неприличия легко), и пока под лампами дневного света и громадными пластиковыми мороженицами я пытался разобраться, что к чему, он высказывал кое-какие суждения о короле сливок Хейсте; пользы от этого не было никакой.
Постепенно собралась вечерняя публика; заиграла музыка, засверкали хрустальные стены, и девушек из Шоу-прямо-в-зале пришлось улещать выступить хоть как-то (сундук со сценическими костюмами потерялся при пересылке - сперли, наверно, да зачем им объяснять), и, обходя столики, я лично поймал очень грязную девчушку, видно вконец одуревшую от наркотиков - она пыталась из-за спинки стула вытащить у посетителя бумажник,- схватил ее запястье, стронул с места и элегантно проводил до двери, и она прятала от меня расширенные глаза, а посетитель и понятия не имел, и шоу-девушки, наконец, придя к решению, что ну и что, отплясали свое без костюмов - каких бы то ни было, и каждый чувствововал себя как в старые добрые времена, а мне было совсем худо.
Я вышел, сел на широкие ступени и выражал недовольство, когда приходилось сдвинуться, чтобы дать войти и выйти. Примерно на семьдесят пятом недовольстве человек, которому я его выразил, остановился и шлепнулся рядом со мной: - Знал ведь, найду, если поупира-юсь! В смысле, если рогом упрусь.
Я взглянул на ладонь, хлопавшую меня по плечу, перевел взгляд по руке к высокому вороту черного свитера и выше, на мясистую, лысую, осклабившуюся голову.- Арти,- сказал я,- какого..! - Но он все похлопывал меня и смеялся с непробиваемым Gemutlichkeit
