Разве это сказано не для меня?
Я уже давно не обдумываю далеко идущие планы. Обычно рад тому, что удается прожить вечер, утро, день и снова встретить приближение ночи.
Я ощущаю жизнь, как приговоренный к скорой смерти, поэтому воспринимаю ее полностью, без прикрас, в ее ветхих одеждах, могущих обмануть своими яркими красками только наивных. Я-то давно знаю, что таится в тишине улиц и кто дышит у меня за спиной.
Когда живешь в ожидании смерти, повсюду видишь ее приметы — человеческую жадность, страх, ложь и подлость…
О моем ноже знало всего три человека в городе. Один из них, по горестной иронии, сам Шарик. Он и мой друг Слава Рыбкин видели, как я делал нож. Слава погиб в армии в результате несчастного случая — или не очень несчастного: обстоятельства смерти были донельзя странными, а свидетели — солдаты путались в показаниях, и чувствовалась за ними чья-то властная рука. Армия есть армия, она умеет убивать и прятать следы своих преступлений под завесой государственной тайны…
Еще его видела Ольга. Я показал ей нож, когда она пришла ко мне в гости.
Это был случайный визит и единственный — лучший вечер в моей жизни.
Я смотрел на девушку и весь лучился обожанием. Горестно вздыхал, бессвязно и много говорил, всеми способами пытаясь произвести на нее впечатление загадочности, ума и таланта.
Она же была грустна, рассеяна и растеряна.
Что-то произошло тогда в ее жизни. Ей было одиноко и грустно, требовалось с кем-то поговорить, а из знакомых в этот вечер встретился только я.
К концу вечера я достал из тайника оружие и показал. Глупо демонстрировать нож девушке, в которую давно и безнадежно влюблен, но в тот вечер я большим умом и не отличался. И даже сейчас не могу вспомнить, для чего это сделал. Может быть, хотел показаться сильным, умудренным жизнью человеком и великим бойцом за справедливость?
Ольга долго рассматривала нож с непонятной мне рассеянной улыбкой, потом тихо произнесла:
— Он красив и смертоносен, словно ядовитая змея. Таким легко убивать, нож сам просит чужой крови. Но смерть ужасна, любая смерть. Прекрасно только рождение…
В этой фразе мне почудился тайный смысл, но я не сумел его понять — наверное, это было невозможно, я же исповедовал кодекс самураев.
К тому же мне было не до того, мое сердце колотилось, мысли путались, на коже выступил пот, который ввел меня в еще большее смущение. И все, что происходило в этот вечер, было каким-то неловким, неправильным и помнилось смутно.
