Я впервые вдруг ясно увидел это и замер, затаил дыхание, чтобы продлить этот удивительный миг далекой межзвездной охоты. А на небе уже вместо Сохатых и Охотников привычно возникал Большой ковш, а чуть поодаль зелеными рысьими глазками вспыхивали Стражи, черпал неизмеримую глубину Малый ковшик и Кассиопея, вольно раскинувшись в том же зените, пленяла прекрасного Ориона… И все там было незыблемо и вечно, как и вокруг меня, и во мне, и в том стремительно возникшем звуке, который не пугал меня теперь, но звал к Тайне, туда, где неторопливо текут подо льдом три реки, три свидетеля свершившегося в то далекое утро…
– Ты не знал, – говорит Ганалчи, – в месяц Вороны просыпается звук. Ты не знал. Тайге тоже замерз голос. Зимой тайга молчит. В месяц Вороны – оттаял голос. Ты не знал.
Вот и еще одна тайна Великого Севера. В апреле глубоко в земле оживает сплетение корней. Первые соки медленно движутся по стволам вверх, к первым теплым лучам солнца. В месяц Вороны солнце и светит и греет уже. Под тем теплом подтаивает ожеледь на ветвях, обретают движение и кухта и сугробы, первые крохотные клювики солнечных затаек долбят ледяной наст, и тайгою бродит из края в край оживший голос тайги, и носит его из края в край на своих крыльях ультан – эхо…
Вот и вся причина моей болезни. И я верю в это, но и немножко не верю, но от этого мне не делается хуже.
– Много мяса ел, – говорит Ганалчи, – кровь свою портил. Я кровь тебе лечил.
– Как?
– А… Думать надо! Трава есть, корень, кора такой, вода разный… Много. Думать надо! Знать. Я знаю.
Ганалчи наладил для меня диету. Сам отбирает особенные куски мяса, поит странной похлебкой, заправленной словно бы молотым зерном, то очень твердым, то вязким, как резина, я устаю жевать, а старик доволен.
Все ко мне в стойбище относятся теперь с превосходным вниманием, жалеют, стремясь как-то и выразить эту жалость. Для них я по-прежнему больной, но сам я этого не чувствую. Никогда не было во мне столько энергии, силы и какой-то неудержимой радости. Но бабушка Дари, древняя и с виду вовсе немощная старушка, едва дотягиваясь, треплет меня по плечу, как несмышленыша.
Я, вероятно, и есть такой для них. В этом вот круге самых простых вещей и простейших истин, без которых, по их понятиям, нет человека.
С каким трудом дается мне осмысление этого Простейшего круга! Не будь рядом Ганалчи, его семьи, даже этой древней бабушки Дари, и мне природой будет запрещено жить. Потому что я не умею жить в природе. Мне было это дано, но я потерял это. Потерять легко… Найти трудно… Но я ищу,
