Мы исследуем маленькую оранжерею фрау Шметтерлинг, где растут орхидеи и лилии, восхищаемся постоянно перелетающей с места на место парой розовых какаду, жако и ара. «На самом деле фрау Шметтерлинг не интересуется птицами», — уверяет меня Клара. Она подходит к клетке ближе и посылает меланхоличным существам короткие звонкие поцелуи. «Я думаю, что их ей подарили когда-то вместе с павлинами. Павлины сдохли. Она достаточно сентиментальна и хочет, чтобы о попугаях заботились как следует, но сама она этим не занимается. Это делает «месье». Некоторые из нас предлагали держать их у себя в комнатах, но она считает, что это вульгарно». Теперь мне не терпится присоединиться к Александре, хотя я знаю, что стоит мне перешагнуть порог комнаты, как она обрушит на меня новые требования и желания. «Будете ли вы вечером на празднике?» — спрашивает меня Клара. Я совсем об этом забыл. Фрау Шметтерлинг говорила об этом за обедом. «Чтобы отпраздновать окончание обстрела, — объявила она. — Это прольет нам бальзам на душу».
«Да, я приду, примерно через полчасика, — отвечаю я. — А вы?» Клара отвечает утвердительно. «Да, конечно. Думаю, будет забавно». «Александра, конечно, надуется, если я уйду, я почти уговорил отпустить меня». — «Да, с детьми немало хлопот, — откликается Клара. — Хотя порой они их не стоят». Какое-то мгновение я сержусь за такую критику с ее стороны, но она ласково сжимает мне руку, и я снова испытываю душевное равновесие. Я все больше ценю общение с ней и не перестаю удивляться ее уму и терпимости. «Оставим эту тему, — говорит она вдруг, — вы знаете, что пытались поджечь синагогу? Как обычно, виновными во всем считают евреев». Это смешит меня. «И что бы мы без них делали?» Но такая реакция не нравится Кларе. «Возвращаясь, я прошла по еврейскому кварталу. Это вызывает жалость. Нет больше рынка. И так все это страшно, Рикки!»
«Будьте особенно осторожны и не впадайте в сентиментализм, моя дорогая Роза. Это на вас не похоже». Я целую ее в щеку. Она качает головой, стараясь отогнать грустные мысли. На мгновение мне приходит в голову идея, что она, возможно, беспокоится о своей собственной судьбе. Как-никак фрау Шметтерлинг — еврейка, по крайней мере по происхождению. Я поднимаюсь в комнату. На Александре новое белье шоколадного цвета, украшенное бежевыми кружевами. Ее маленькое тело, на котором постепенно появляются следы бурно проведенных ночей, кажется мне бледным в послеполуденном свете, проникающем сквозь вышитые занавески на окне. На кровати, полу и стульях лежат новые сорочки, панталоны, белые страусовые перья, длинный меховой шарф, отороченный горностаем и похожий на вспенившуюся реку. Она взбивает свои кудри, внимательно и сердито всматриваясь в овальное зеркало, висящее на стене над покрытым лаком китайским столиком. «Ты снова скупила всю Фальфнерсаллее», — замечаю я улыбаясь. Она оттягивает веко, разглядывая кровеносные сосуды. «Они все отдают практически задаром, Рикки». Она снова накупила косметики и разукрасила ею поверхность мебели, а теперь пытается ее вытереть, то и дело спрашивая меня, что я думаю об этой губной помаде или о той пудре. «Ты скоро испортишь себе кожу, — говорю я спокойно. — Ведь у тебя есть природная красота, ты молода и здорова». Она делает гримаску. «Нельзя сказать, что тебе особенно нравится моя природная красота, дорогой мой». Я вскипаю. «Смешно. Что ж, изображай из себя зрелую даму, если тебе это нравится. Ты купила газету?» Она поджимает губы и холодно отвечает: «Я забыла». Это бесит меня. «Это была не такая уж большая просьба». Я собираю перья, белье, вдвойне сердясь оттого, что я должен еще потребовать наличных денег у фрау Шметтерлинг. Я дал ей чек, подписанный без указания суммы, чтобы покрыть наши расходы. «Тебе следовало бы об этом напомнить Кларе, — говорит Александра. — На нее всегда можно положиться. К тому же, я не понимаю, зачем тебе нужна эта газета? Ты же утверждал, что в ней печатают всякие выдумки». Сорочка соскользнула у нее с плеча и оголила бок. «Ты плохо питаешься. Ты похудела». Она ставит на стол маленькую баночку. «Мужчины вечно недовольны. Они хотят, чтобы в обществе женщина была худенькой, а в постели — с пышными формами. И вот ты печалишься по тому поводу, как я зашнуровываю корсет?»
