— Прости меня, Соня, пожалуйста, прости! — сказал он покаянно и, она могла подумать, униженно.
И подумал: ей хотелось его унижения.
Но Соне этого вовсе не хотелось. Она в какой‑то момент даже испугалась того, что сделала. В ней тоже крепко сидели впитанные с молоком матери принципы и понятия. Она изменилась, но вовсе не так круто, как ему в какой‑то момент показалось.
Уже в последний момент он уловил растерянность в ее взгляде, а вовсе не торжество. И Разумовский этому обрадовался. Еще не все потеряно. У него есть шанс. Надо только на время отступить, отойти на заранее подготовленные позиции.
По‑хорошему у него и не было этих подготовленных позиций, но сейчас Леонид спешно их строил…
— Мне не спится, — простодушно пояснил он, — то, что я так… поторопился, всего лишь опьянение… свободой. Наверное, я хотел убедиться в том, что и в самом деле свободен настолько, что могу почувствовать вожделение к женщине, которую любил… Люблю.
— Ты счел меня настолько доступной, что решил даже обойтись без прежнего ухаживания?
— Но ведь год назад мы с тобой все обговорили. — Он упорно притворялся, надеясь, будто не понимает, что теперь все изменилось.
И вдруг Соня расхохоталась, повергнув его в еще большее удивление.
— Неужели я произвожу впечатление такой дурочки?.. Погоди‑ка.
Она встала, подошла к стоявшему у стены небольшому саквояжу и вынула оттуда чудом сохранившийся документ. Если бы Жан Шастейль не относился так трепетно к документам, не берег их всеми средствами, вряд ли у них с Соней что‑то осталось бы. Она протянула Разумовскому бумагу:
— Читай.
— Что это? На французском языке. Ты вышла замуж за Григория Потемкина? За того самого?
— Леонид, не будьте таким наивным. Конечно же, нет.
— Но он тоже Григорий Потемкин.
— Правильно. Только «тот самый» — Григорий Александрович, а мой — Григорий Васильевич.
— Ну и где он теперь?
Она пожала плечами:
— Не знаю, может быть, в Австрии. Если еще жив.
Разумовский ошеломленно посмотрел на нее:
— У меня нет слов.
— Вот и хорошо, — рассудительно отозвалась Соня. — Значит, есть надежда, что уж теперь‑то я смогу уснуть.
И, не обращая внимания на его разочарованное лицо, опять легла в постель.
— Завтра, — пробормотала она, засыпая, — все разговоры завтра!
Разумовскому ничего не оставалось, как удалиться. Причем, уходя, он таки разбудил Мари, которая проводила его удивленным взглядом. Хотя этого Леонид не заметил.
Утро опять началось с шума и грохота. Опять что‑то носили, передвигали. Соня, проснувшись, еще некоторое время пыталась подремать, но тут к ней заглянула Мари и предложила:
