является высшая способность человека. Поэтому "лучший (и счастливейший) человек проводит как можно больше времени, актуализируя ту причину, которая еще находится в теории". Это довольно наивная точка зрения профессора о природе счастья: гедонизм, преследуемый чисто теоретически. Немногие в реальном мире подошли бы под это определение (в том числе и те, кто не кажутся более счастливыми, чем обыватель, наслаждающийся лотерейным выигрышем).
Похожие возражения относятся и к мнению Аристотеля о том, что мы должны актуализировать лучшее в нас. Сомнительно, что его знаменитый ученик Александр имел целью актуализацию всего самого хорошего, что было в нем, путем причинения страданий и неся смерть несчетному количеству людей. Также можно поспорить и с тем, что Аристотель стремился контролировать подобные выходы за пределы морали с помощью своей знаменитой теории золотой середины.
Согласно этой идее, каждая добродетель есть не что иное, как середина между двумя крайностями. Это напоминает традиционную греческую концепцию сдержанности, упоминавшуюся уже в работах Гомера, который творил на пять столетий раньше Аристотеля и описал события, которые имели место за тысячу лет до рождения философа. Ранним грекам (равно и поздним древним грекам) была очень нужна концепция сдержанности. "Ничего слишком" — это выражение вскоре было принято как одна из самых влиятельных максим для руководства в моральной области. Такова была их избыточная энергия, которая часто приводила к излишествам, пока не была направлена в мирное русло. Неуравновешенное и разгульное поведение ассоциировалось с поклонниками культа Диониса; темные аспекты этого характера и ритуала сохранились в греческой трагедии; террор и суеверия — вот обратная сторона ранней классической эры. Чтобы из такого хаоса смогли появиться философия, математика и художественное мастерство, была необходима высшая форма сдержанности.
Характерно, что Пифагор даже предпринимал попытку измерить эту сдержанность математически, так, чтобы можно было вычислить середину между двумя крайностями. Все, что было сверх меры или принципиально неизмеримо (как, например, бесконечность), считалось злом. Точность стала расцениваться как благо. (Наиболее сильные элементы этого до сих пор узнаваемы в западной философии.)
Платону было присуще многое из этого, так как он имел склонность ко всему математическому и абстрактному. Аристотель, напротив, противился математическому подходу к морали. Добро нельзя определить из одних только абстрактных соображений; оно более близко к гармонии в искусстве. Моральная добродетель была серединой между двумя крайностями, но нахождение этой середины зависело больше от природы человека и той ситуации, в которой он оказывался. Убийство человека на поле сражения — совсем не то же самое, что убийство в мирное время; но и в мирное время, если вы убиваете человека, соучаствуя в ограблении, и если вы делаете это потому, что он очень сильно вас обидел, — это две абсолютно разные вещи. Вместе с аристотелевским видением гармонии возникла необходимость в элементе относительности. И это также было проявлением сдержанности.
