— Извольте занять свое место, господин штабс-капитан! — упирая в пьяного офицера жесткий взгляд, процедил тот. — Немедленно!
Глаза дебошира остановились на мундире Лунева. Он качнулся назад, запоздало прикрывая белый крест с черным якорем на груди — знак 199-го пехотного Кронштадтского полка.
— Так ведь шпионка же ж, — куда как менее свирепо пробормотал кронштадтец. — Австриячка!
— Извольте повиноваться! — уже не скрывая раздражения, жестко прикрикнул Лунев. — Австриячка она или же сам кайзер Вильгельм, самосуд чинить вам не подобает!
Зло ворча под нос, самозваный охотник за шпионками уныло ретировался в свое купе.
— Ваше высокоблагородие, — взмолился железнодорожник, поднимаясь с пола, — дозвольте, барышня в вашем купе поедет, а то ведь сами видите, неровен час…
— Да, конечно, — согласно кивнул Лунев, — отчего ж нет? Проходите, сударыня, милости прошу.
Поезд стучал колесами на стыках, будто слепой, прощупывающий дорогу. Проворчав: «Экая мразь!», — Лунев закрыл дверь, собираясь вновь погрузиться в размышления. Его гостья удобно устроилась напротив на диванчике и, открыв ридикюль, достала зеркальце в серебряной ажурной рамке. Стоило ей войти в купе, по нему сразу разлился аромат ландыша, весьма модный в этом сезоне. От всего ее облика веяло наступающей весной; ожиданием солнца и радости. Платону Аристарховичу захотелось, как в годы службы в гусарах, пройтись гоголем перед хорошенькой девицей, рассказать, как нынче пивал чаи с государем, и тот хвалил его и жал руку. Отогнав от себя мальчишеские мысли, контрразведчик нахмурился и отвернулся к оконному стеклу, стараясь не глядеть на спутницу. Однако та вовсе не была расположена ехать в молчании.
— Позвольте полюбопытствовать, как зовут моего спасителя? — произнесла она на русском, довольно чисто, но с заметным акцентом.
«Выговор действительно напоминает австрийский, — про себя отметил контрразведчик. — Понятное дело, отчего штабс-капитан так взъярился». Однако более чужестранного акцента его удивила мысль, вовсе не касавшаяся произношения его новой спутницы. — «Замечательно глубокое контральто, — неожиданно для себя подумал он. — Таким, без сомнения, восхитительно петь романсы».
— Полковник Лунев. Платон Аристархович, — поднявшись, представился он. — Флигель-адъютант его императорского величества.
По въевшейся привычке, вскользь глядя на сидящую перед ним молодую женщину, контрразведчик принялся тщательнейшим образом фиксировать для себя ее черты, стараясь попутно угадать род занятий. «Несомненно, хороша собой, причем хороша красотой для здешних северных широт непривычной. Иссиня-черные волосы, живые темные глаза-маслины, вопросительно глядящие из-под длинных ресниц. Так бывают прелестны совсем юные цыганки или же испанки. Но ей-то, пожалуй, лет 25. Тонкие черты лица, смуглый цвет кожи — все это никак не вязалось с образом жительницы Северной Пальмиры и оттого притягивало к себе взгляд подобно живому магниту. Одета богато: соболя, платье, несомненно, последнего фасона. Одна цветочная эссенция, продающаяся в хрустальном пузырьке, в 10 рублей станет — немалые деньги!».
