– Вы мне сказали, сударь, что пришли к мадам де Брионн с намерением научиться хорошим манерам, – начал барон.
– Конечно, – сказал удивленный Казимир, – я хочу совершенствоваться.
– Тогда, я полагаю, что должен сделать вам в ваших же интересах кое-какие замечания.
– Правда? Ну и что же это за замечания? – сказал Казимир, усаживаясь с покорным видом.
– Когда вы впервые приняты в чьем-либо салоне, попытайтесь не строить амуры в отношении хозяйки дома. Не воспламеняйтесь с первого взгляда при виде светской женщины, как при появлении какой-нибудь танцовщицы в Опере.
– Но если эта светская женщина красива, если она уже давно нравится, если я не в силах совладать со своим сердцем? – сказал Казимир.
– По крайней мере вручите ей сердце потихоньку, – сказал господин де Ливри. – Надо ограничиться деликатным ухаживанием, быть скромным, постоянным, внимательным. Можно дать понять даме о своей любви, но при этом соблюдать уважение.
– И сколько дней так должно продолжаться?
– Это исчисляется не днями, а месяцами. Некоторые ждут целый год.
– Год?! О, небо! – воскликнул Казимир и вскочил, словно собираясь удрать.
– Во всяком случае, – продолжал барон, удерживая его, – как бы скоро не случилось объяснение, светская дама, о которой мы говорим, не может допустить, чтобы к ней так дерзко обращались с первого раза, без предупреждения, без предисловий, с письменными признаниями в весьма неровном стиле.
При этих словах Казимир, уже чувствовавший неловкость своего положения, догадался, что его письмо (так как любовное послание действительно было написано им) не понравилось графине. Упорное нежелание Елены разговаривать с ним, долгая беседа, которую она вела перед этим с господином де Ливри, – все ему стало понятным. Однако молодой человек сделал над собой усилие, чтобы не выдать барону своего опасения и досады.
– Я раскаиваюсь в своей нескромности, барон, – произнес он, – раскаиваюсь тем более, что мадам де Брионн имела жестокость разгласить мой секрет. – Казимир пытался говорить легким и шутливым тоном, но его раздражение все же давало себя знать. – Графиня – жестокая женщина. Впрочем, – добавил он после паузы, напирая на эти слова, – я прекрасно понимаю раздражение, взвинтившее в этот вечер нервы прекрасной графине: уже около десяти часов, а этот милый Морис еще не появлялся.
Лицо барона, который до этого любезно улыбался, сразу стало серьезным.
– Сударь! – воскликнул он. Но тотчас остановился, подумав, что чуть было не совершил оплошность.
