— Что за плебейские замашки! — подливала масла в огонь Ага. — Ну, я понимаю, скрипка или мандолина, но эта самоварная музыка…
В общем, все были против, но я забивался в своей комнате за шкаф и дул, дул, пока не начинала болеть голова.
Хорошо, что у нас ещё старый дом — стены толстые, а то давно бы соседи взбесились.
Только дед помалкивал. Один раз в субботу, когда я вернулся из школы и вошёл в квартиру (у меня свой ключ есть), я увидел, что дед стоит в столовой с моей трубой. Он держал её совершенно правильно, как Антонина Николаевна учила, и быстро перебирал клапаны…
Я стоял прямо против него, но он меня не видел. У него было напряжённое и счастливое лицо. Он играл какую-то беззвучную музыку… Честное слово, играл. Я недавно стал заниматься, но и то понял, что он не просто так клапаны жмёт, а какую-то одному ему слышную мелодию играет…
— А! — сказал он, вздрогнув и отнимая трубу от губ. — Разбрасываешь всё где попало… Мундштук не вынимаешь… Это же не железка.
Он поставил трубу на стол и быстро ушёл в свою комнату, словно я его поймал за чем-то непозволительным — ну, вроде как бы он тайком варенье ел…
«Ну что за человек!.. — подумал я. — Взял без спросу чужую трубу, изображает тут чего-то и ещё ругается…»
Мне очень нравилось ходить на репетиции. Когда я играл на пианино, то моя учительница сидела рядом и, как часы, отсчитывала:
— И раз, и два, и три… пассаж… точней ми-ми-ми, а не ля…
Я как только её шаги в передней слышал, мне хотелось убежать на край света, где никаких пианин ещё не изобрели.
А здесь когда общая репетиция, то вообще праздник… Трубы блестят, ребят много, и все изо всех сил стараются… Иначе нельзя. Антонина Николаевна так обучает, словно мы в атаку идём, а она впереди. У неё просто невозможно не стараться… А когда она со мной занимается, так вообще… Она как только скажет: «Ну! Мальчик мой дорогой! Начали…» — и мне сразу становится легко-легко, и даже какая-то музыка получается… И я дую изо всех сил и только чувствую, как у меня по щекам пот течёт. Вот если бы она мне сказала: «Макарона! Прыгни с Литейного моста в воду!» — да я бы не задумываясь прыгнул!
Наверное, когда она молодая была, она была очень красивая, как Скворцова. Она и сейчас очень красивая, у неё только мелкие морщинки у глаз, но от этого лицо ещё лучше, потому что добрее… Про Иванова мы с ней больше никогда не говорили, да я боялся сказать: «Мне кажется, Иванов жив!» Я помню, как она тогда побледнела… Нет уж, если он жив… И я часто представлял, как приведу к ней Сергея Иванова и скажу: «Антонина Николаевна! Я его нашёл! Он жив».
