А по другую руку от Ибнизаба, в строгом кресле с высокой прямой спинкой, сидел некто, державшийся куда более властно и царственно, чем сам царь. Этот человек был от шеи до пят закутан в белые одеяния с золотой каймой и обут в позолоченные сандалии. Конан сразу узнал в нем Хораспеса, того самого пророка, о котором столько рассказывал Исайаб. Он еще вчера видел этого мужчину на торговой площади: он сидел под пологом в кедровом кресле, как подобало советнику, и присматривал за покупкой всяких разностей, необходимых для гробницы. «Хораспес...» – шептали люди в толпе.
Пророк не был ни высок, ни могуч; наметанный взгляд Конана живо определил под золочеными одеяниями тело полноватого коротышки. Тем не менее от него так и пышело неудержимой энергией. В одной руке он держал короткий позолоченный жезл – знак его положения. Хораспес ни на миг не выпускал его из пальцев и лишь изредка клал на колени. На пухлом бледном лице, как приклеенное, лежало выражение милосердия и доброты. Лысеющая голова, на которой лишь сзади еще курчавились черные волосы, беспрестанно вертелась из стороны в сторону. Пророк то обводил взглядом собравшихся, то наклонялся к высочайшей чете и коротко говорил что-то царю и царице...
Но большей частью Хораспес беседовал с тем, кто сидел непосредственно у него за спиной, – высоким, худым мужчиной с жестким лицом. Говорил, правда, только Хораспес. Мужчина почтительно наклонялся к нему и слушал, но сам не произносил ни слова и не улыбался. Конан отметил про себя, что этот малый, единственный из всех сидевших на возвышении, был вооружен. На кушаке, стягивавшем его простую, военного покроя рубаху, висел кривой, видавший виды меч. Телохранитель, решил Конан. И стережет он пророка, а не царя. Именно эту худую, скуластую рожу он видел за плечом Хораспеса накануне, под пологом на торгу. Он и теперь сидел так же невозмутимо, зорко оглядывая толпу.
Пока Конан смотрел, Хораспес что-то сказал Ибнизабу, и тот согласно кивнул. Потом Его Царское Величество не без некоторого усилия приподнялся на локте, помахал жирной рукой, призывая к вниманию, и заговорил. Сперва его голос был еле слышен среди общего гама, и Конан с трудом разобрал обрывки отдельных слов: «Благородное собрание... мои подданные присутствуют... речи моего высокочтимого советника Хораспеса...»
И царь с видом величайшего изнеможения рухнул обратно на подушки.
Придворные начали оборачиваться, но монаршая речь кончилась едва ли не прежде, чем они успели прислушаться. Когда наступила полная тишина, поднялся Хораспес. Его лицо по-прежнему дышало искренним доброжелательством, белые одежды навевали мысли о чистосердечии и незапятнанной простоте. Его голос был голосом опытного оратора.
