Единственным исключением оказалась группа длиннобородых мужей в долгополых одеяниях, восседавших за отдельным столом. Конан подумал и решил, что скорее всего это были иностранные посланники.
Ибнизаб, царь и правитель Абеддрахский, исключением не являлся. Он сидел, развалясь, на позолоченном диване в центре возвышения – бледная туша, заставившая Конана вспомнить морских коров, вытащенных на берег. Киммериец сразу узнал его. Он не единожды видел это лицо на местных монетах. Оно смотрело и с дощечки, вставленной в стену прямо над загоном для пленников, где Конан теперь находился. Черты были знакомые, только резчики и ваятели изображали величественный и благообразный лик, а Конан видел перед собой потасканную расплывшуюся рожу со следами всевозможных пороков.
Конан вновь посмотрел на эбеновый барельеф. На нем подтянутый, мускулистый Ибнизаб стоял у пролома в городской стене и звал своих воинов на приступ, размахивая царской секирой. У ног его грудами валялись обезглавленные вражеские тела... Конан попытался припомнить хоть какие-нибудь громкие военные победы, связанные с именем абедцрахского царя, и ему стало смешно. Он еще раз сравнил изображение с оригиналом и решил про себя, что подвиги Ибнизаба, похоже, имели место в весьма отдаленные времена. Если имели место вообще.
Ибнизаб сидел с тупым и скучающим видом. Время от времени он как будто просыпался и что-то говорил молодому слуге, который стоял на коленях, держа в руках вощеную дощечку, и писал. Конан поискал глазами признаки болезни, подтачивавшей, если верить слухам, драгоценное здоровье монарха, но так ничего и не высмотрел. Если царь от чего и страдал, то разве от апатии и обжорства.
Неподалеку от царственной особы на возвышении расположились особо приближенные вельможи. Одна из дам явно была не кто иная, как царица Нитокар. Конан снова и снова находил ее взглядом. Ее глаза были густо накрашены, но в чертах лица чувствовалась властная сила. Нитокар уже нельзя было назвать молоденькой, но среди всех едва прикрытых нарядами женщин она была едва ли не самой раздетой. Тем не менее стыдливость царицы была до некоторой степени защищена роскошной пекторалью – водопад сияющих самоцветов простирался чуть не до пупа.
Нитокар сидела подле царственного супруга и то и дело подзывала к себе слуг с подносами, чтобы отправить кусочек лакомства в апатичный рот венценосного мужа. Неподалеку от высочайшей четы можно было видеть младших членов семейства, на которых заботы царицы распространялись в гораздо меньшей степени. На бархатной кушетке растянулся мордастый темнокожий мальчишка с капризным выражением лица. Поодаль сидела юная девушка, – то ли царевна, то ли чья-то жена, – гибкое, едва расцветшее создание, только-только вступившее в возраст замужества. На ней было переливчато-зеленое платье длиной до колен и высокий головной убор, украшенный перьями. Девушка сидела, отвернувшись в сторону от царя и царицы, – их выходки то ли раздражали ее, то ли нагоняли скуку.
