Боясь выдать роковую тайну, Изабелл вырвала у себя из сердца, полного любви, эти слова ненависти, которые для нее самой звучали почти как святотатство.
Но лучше солгать, чем открыть все, чем полна душа. В этой тайне, в том, что никто даже не догадывался о ее любви, сокрытой от всех, было какое-то ни с чем не сравнимое наслаждение.
Так она могла долгие часы смотреть на Алваро, оставаясь совершенно незамеченной, нисколько не докучая ему немою тоской своих умоляющих глаз; она могла снова и снова углубляться в себя, не страдая от его шутливой или презрительной усмешки.
Солнце всходило.
Его первый луч затрепетал на синем небе и пригрел белые облака, бежавшие навстречу.
Бледная матовая заря только что осветила землю, распугав дремавшие под листвою деревьев ленивые тени.
То был час, когда цветок кактуса, сын ночи, закрывает свою чашечку, наполненную капельками ароматной росы, опасаясь, как бы солнечные лучи не обожгли прозрачную белизну его лепестков.
Сесилия бегала, резвясь, по влажной траве и время от времени срывала голубую грасиолу33, качавшуюся на тоненьком стебельке, или пышно распустившиеся ярко-красные цветы алтеи.
Все для нее было полно несказанного очарования: слезинки росы, которые, будто алмазы, мерцают на пальмовых листьях; бабочка с еще тяжелыми от сна крыльями, которая ждет, что солнце ее согреет и оживит; проснувшаяся в ветвях виувинья34, которая щебечет в знак того, что солнце уже взошло; девушка дивилась и радовалась всему.
В то время как она резвилась на лужайке, следившего за нею издали Пери вдруг осенила мысль, от которой по всему телу его пробежала дрожь: он вспомнил об ягуаре.
Одним прыжком он кинулся в гущу деревьев. Слышно было, как рычит зверь, как обрываются листья, — и индеец вернулся на лужайку.
Слегка вздрогнув, Сесилия повернулась к нему.
— Что случилось, Пери?
— Ничего, сеньора.
— Так-то ты держишь свое обещание вести себя тихо?
— Сеси больше не будет сердиться.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Пери знает! — улыбаясь, ответил индеец.
Накануне он вступил в страшный поединок со свирепым зверем, победил, укротил его и принес, покоренного, к ногам девушки, думая, что этим доставит ей радость.
Теперь же, содрогнувшись при мысли о том, что его сеньора может испугаться, он тут же решил скрыть от всех свой геройский поступок. Достаточно того, что сам он помнит о нем, — другим совершенно незачем это знать; достаточно того, что душа его испытывает гордость от порыва высокого самоотвержения, а эту гордость можно было прочесть в улыбке, заигравшей у него на губах.
