Он пробежал метров двести и уже набрал хороший спринтерский темп, когда со всего маху ударился грудью о преграду. И откинутый ею, упал на спину — в НАЗу что-то брякнуло, захрустело. Или в позвоночнике?..
Тут же вскочив на четвереньки, он различил перед собой деревенский забор в две жерди — поскотину — и обрадовался предстоящему зрелищу.
— Ага! Первые следы человеческой деятельности! Ну-ка, ну-ка, что дальше? Выбежит мужик с ружьем? Собака чау-чау? Или девчонка с кружкой парного молока?..
Изгородь однако же была реальностью, как и удушливый ком боли в груди. Шабанов отдышался, проскользнул между жердей, на бегу достал фонарик из кармана «малямбы» и осветил пространство впереди — выпас, чистый, словно выбритый еще с прошлого года.
— Эх, хорошо бы реального молока литра два, и горячего! Коровка в этом хозяйстве есть…
Герман бежал в полной уверенности, что здесь ему ничего не отломится: в этом кино двойных дублей не существовало, но вполне возможно повторение — раз в мечтах и раз наяву. Ведь наутро же принесла раскосая хуторянка молоко и хлеб!
Чтоб не ломать заборы, через некоторое время он еще посветил фонариком и увидел неясные очертания высокого каменного строения у подошвы горы, и пока бежал к нему, луна поднялась настолько, что высветила большой дом, сложенный из дикого камня с окнами на реку. Шабанов замедлил шаг, потом и вовсе остановился возле дворовой изгороди.
Ни собак, ни скотины — и дух какой-то нежилой.
Какой-то странный сюжет складывался у этой серии, без героев и действующих лиц. Да и в мечтах не было даже намека, чтобы вот так найти заброшенный дом на берегу безвестной горной реки и пожить в нем, на худой случай, переночевать. Герман не любил безлюдье диких мест, ощущал забытые детские страхи, если в таковых оказывался, и не особенно-то часто жаждал одиночества. Так что дом этот скорее всего относился к вещам реальным, разве что исключение составляла круглая тарелка телеантенны на крыше, смотрящая на луну.
Посветив в черные окна, он оставил выключенный фонарь на земле и отскочил в сторону. Ни шума, ни движения, ни тревоги, и все-таки дом — хорошая ловушка, и хоть зуб на зуб не попадает, лучше не переступать его порога: вдруг там опять скелет, как в землянке…
И тут же отогнал ребячьи мысли, не раздумывая вошел во двор и поднялся на каменное крыльцо: в ручку двери был вставлен черешок метлы — верный, чисто сельский знак, что хозяев нет дома. В этом безлюдье еще действовали неписанные законы и правила, чужого не брали, привечали путников и ни о чем их не расспрашивали. По крайней мере, в родной тверской деревне такое наблюдалось даже в восьмидесятых годах.
