Жук вздрогнул и чуть не свалился со стульчика.
— Ты, что? За это?!
— Да. За это — пятьсот.
— Да-да-да, — Жук, заикаясь, затряс всеми своими подбородками. — Да… Да тут любая баба дешевле стоит!
— Не хами! Это не баба, друг мой. Здесь не один мужик ее ноготка не стоит. За любовь таких женщин стрелялись на дуэли или грудью вставали под картечь. Ты знаешь, что это такое? Стоять в полный рост, когда в тебя летит раскаленный металл?
— Можно подумать, ты стоял!
— В полковом каре не довелось, — кивнул Корсаков. — Но в одиночку под бандитскими стволами — имел удовольствие.
Жук пристально посмотрел ему в глаза.
— Ты на что намекаешь?
— Просто привожу пикантные факты из биографии. Набиваю цену. — Корсаков указал на картину. — Работа Игоря Корсакова «Портрет неизвестной дамы». Цена — пятьсот баксов. Кто больше? — Подвывающим тенорком аукциониста произнес он.
— Да иди ты! — Жук возмущенно засопел. — Блин, точно «белка» началась!
Корсаков ответил коротким злым смешком.
— В стоимость этой работы входит информация о двух картинах раннего периода данного художника.
И Жук попался. Глаза его заметались от портрета к лицу Игоря.
— Сто баксов, — закончив расчеты, выдал он.
— Ты меня разочаровал. У тебя, что, денег нет?
— А ты цену ломишь, будто уже умер, — парировал Жук. — Офигел совсем — пятьсот за пастель!
— Это — Корсаков, имей в виду. Помру, будет дороже. Итак, четыреста пятьдесят.
— Сто пятьдесят.
Игорь презрительно цыкнул.
— Не катит. Мы столько за пять минут пробухали бы в кабаке.
— Так то — кабак!
— А здесь — базар. Не нравиться, ищи, где дешевле.
— Игорек, тебе пора в дурку! — Жук покрутил пальцем у виска. — Пить надо меньше.
Корсаков наклонился к нему и прошептал в покрытое бисеринками лицо:
— Проверка на вшивость, Жук. Начинаешь дело на десятки тысяч баксов, а жмешь какие-то пятьсот. Разве после этого тебе можно верить? Кинешь же, сука.
Жук захлопал дряблыми веками. Сейчас он напоминал налима, заглотившего крючок до самого желудка и только после этого осознавшего, что же наделал.
— Слово даю, Игорек.
— Скажи слово «четыреста», и я тебе поверю.
— Триста! — выпалил Жук.
Корсаков откинулся на спинку кресла.
— Ты так громко сказал, что я не расслышал. По твоим губам я прочитал «четыреста». Или я ошибся?
Жук сделал губы трубочкой, свистя, погонял воздух, делая дыхательную гимнастику.
— Я сказал «триста пятьдесят», — успокоившись, произнес он. — Но, согласен дать четыреста. С учетом того, что тебе, ковбой, срочно требуется пластическая операция… Рожей твоей, ха, только детей пугать!
