Арсений Адольфович застыл истуканом, глядя, как крупные яркие губы заерзали по его твердому органу. Несколько ловких движений – и он запрокинул голову, отдаваясь обволакивающей неге. Теперь он дрожал, как кипарис, по которому проходил ветер. Окончательно осмелев, он уперся ладонью девушке в затылок. От ее волос поднимался елово-дымный аромат, заставлявший вибрировать его воскресшую для ласки плоть.
Прислужница была мастерицей. Она не торопилась, работала ровно и спокойно, умело чередуя апогейные виражи и паузы, во время которых Арсений Адольфович изнемогал от желания настолько, что ему становилось дурно. Сознание его затмевал ночной мираж, ему чудилась сочная Архедика. Девица как могла растягивала удовольствие, но нарастающее томление Арсения Адольфовича в конце концов прорвалось ей в рот клейкой белой волной. Девица невозмутимо сглотнула и сально улыбнулась, приподнимаясь с колен.
Арсений Адольфович обалдело пялился на нее. Облизнув языком свои чувственные губы, прислужница уселась в кресло и, разведя колени, стала ласкать себя рукой между ног. Она была без трусиков. Арсений Адольфович потерял дар речи.
– Вон, пошла вон! – вдруг закричал он. Едва утихли спазмы оргазма, к нему вернулось трезвое представление. – Я… я… ты… вы… – его душило возмущение и отчаяние.
Девица продолжала свое бесстыдное занятие, глядя на ошеломленного профессора маслянистыми глазами.
– Пшла вон! – грозно заурчал он.
Девица растянула губы в полупрезрительной усмешке. На ее живой мордочке появилась гримаса разочарования. Она сдвинула ноги, кокетливо поднялась с кресла и шагнула к профессору. Ощутив весь ужас происходящего и неуместность собственного желания, Арсений Адольфович отбежал к стене.
Девица прыснула со смеху, но вовремя успокоилась. Взгляд профессора выражал страдание и ненависть.
– Ухожу, ухожу, – хитро улыбнулась она и, открыв дверь, вскоре исчезла за ней, напоследок насмешливо шевельнув округлыми бедрами.
Отдуваясь и костеря собственную распущенность, Арсений Адольфович плюхнулся в кресло, в то самое, где минуту назад девица устроила свой бесстыдный цирк. Вспомнив про это обстоятельство, он вскочил как ужаленный, словно гобелен все еще хранил сексуальный аромат дивы в цветастой мини-юбке.
Он переместился на кровать, лег, натянув простыню до самого подбородка.
По телу по-прежнему пробегала дрожь. Но это уже был не трепет плотской горячки, а озноб стыда. Он закрыл глаза и вдруг вспомнил о последнем эпизоде своего сна.
