– Где ты живешь? – поинтересовался Гюс. – Я загляну к тебе и почитаю твои рассказы, так что их не придется даже выносить из твоей квартиры.
– Я остановился в гостинице. Настоящий клоповник. Как бы то ни было, – сказал Ким, похлопывая по карману пиджака, – послезавтра я возвращаюсь в Нью-Йорк. На Рождество мы с Салли поженимся, и оба семейства ожидают, что я вернусь ко Дню благодарения.
– Скверно, – ответил Гюс. – Право же, тебе надо задержаться в Париже и разобраться, что же такое жизнь.
– Наконец-то «Сан» сдалась, они согласились нанять меня. Я собираюсь жить в Нью-Йорке и именно там выяснять, что такое жизнь, – сказал Ким. С тех пор как в 1916 году он оставил Йельский университет и добровольцем отправился прямо на фронт, у него не было места, которое он мог бы назвать своим собственным домом. Он с нетерпением ждал момента наступления устойчивой и размеренной жизни.
– Нью-Йорк – не Париж. – Сказал Гюс. – Париж – вот единственное место для литераторов.
– Надеюсь, когда-нибудь я смогу себе это позволить, и мы с Салли поживем здесь, – сказал Ким. – Ладно, спасибо за обед. – Они съели сосиски с чесноком и картошкой, запивая их белым вином, – все было просто восхитительно. – Мне пора. Я пишу статью о провозглашении мира здесь, в Париже, так что мне еще многое надо увидеть.
– Счастливо, – сказал Гюс. – Не забудь заглянуть ко мне, если приедешь когда-нибудь с женой в Париж. Я снял квартиру на Левом Берегу, улица Дракона, так что заходи…
Ким пообещал зайти и, впитывая звуки и запахи празднующего города, начал понемногу продумывать заметку, которую отошлет в Нью-Йорк. Нужные слова быстро находились, материал на ходу приобретал готовую форму, передавая впечатления и переживания дня, а это позволяло чувствовать себя сильнее и уверенней и даже по-новому взглянуть на возможность стать соперником обходительного господина из «роллс-ройса». С его-то талантом и перспективами, решил Ким, он потягается с любым. И чем больше он думал о ней, тем больше его очаровывала и привлекала эта ослепительная, благоухающая, сияющая мадемуазель Редон, в столь юном возрасте – уже хозяйка элегантного магазина, не гнушавшаяся черной работы, да к тому же позволившая ему упорствовать в своей ошибке, выставив себя таким дураком. Назвать ее дубиной! Он вспыхивал каждый раз, как только вспоминал об этом.
Время от времени он вспоминал и о Салли, чувствуя себя виноватым, но радостное настроение этого дня, уверенность в себе, заметно возросшая после разговора с Гюсом, и, более всего, властность восторженного чувства, пробужденного неотразимой Николь Редон, позволили ему довольно быстро отмести в сторону чувство вины, от которого у него влажнели пальцы.
