«Господин Куйбышев, этот документ в красноярской жандармерии дали, да я не спешил обнародовать. Прочтите и разъясните его солдатам…»
Я прочитал — и буквы завертелись перед глазами. В Петрограде революция! Новое, Временное правительство объявило амнистию. Я кидаю на стол документ и хочу бежать к товарищам — фельдфебель не отпускает:
«Объясни, как нам теперь быть?..»
«Да ведь все ясно. Царь свергнут, новое правительство амнистировало всех политических. Мы теперь свободные люди…»
«Э, нет, погоди! Я не убежден, что царь свергнут. Я присягал ему и запросто от присяги не откажусь. Когда уверую, что царь рухнул, тогда ступайте на все четыре стороны. Но ежели сейчас побежите, застрелю!»
Я поспешил в этапку — приятели чаи гоняют, сидя по-турецки на нарах. Я поднял руку и торжественно провозгласил:
«В России революция! Николай Второй отрекся от престола! Создано Временное правительство, и оно объявило амнистию. Мы свободны!..»
В ответ на торжественные мои слова кто-то крикнул:
«Наконец-то и у нас появился барон Мюнхгаузен!»
Я повторил свою новость таким ярким, ликующим, счастливым голосом, что все вдруг поверили мне. Приятели повскакали с нар, заговорили, зашумели, запели «Марсельезу». Потом вызвали фельдфебеля. Тот выслушал наши требования о немедленном освобождении и ответил:
«Может, власть действительно перекувыркнулась, но я присяги не нарушу. Освобождать не стану, забунтуете — застрелю…»
В ту мартовскую таежную ночь никто не мог уснуть. Утром же — вот проклятая рабья привычка — мы позволили заковать себя в кандалы и пошли дальше. В каком-то селе фельдфебель опять закрыл нас на замок, а сам отправился за новостями. Увидел в волостном правлении паренька с красным бантом, на стене портрет какого-то бородача.
«Это новый царь?» — спросил фельдфебель.
«Самый первый в мире марксист это, но он уже умер», — пояснил паренек.
«Как так умер? А как же теперь без царя? России нельзя без царя, кому же я присягать стану?»
Фельдфебель дрожащими руками швырнул на пол ключи от этапного помещения и скрылся. Когда нас освободили, я встретил его — он шел в поле, опустив голову, и что-то бормотал. Было тяжело смотреть на человека, для которого царь являлся главной осью России.
Разговор переметнулся на приключения последних дней. Гай с ужасным акцентом, коверкая русский язык, стал рассказывать об отступлении своих отрядов из Сызрани:
— Храбрецы мои шли по берегу Волги, я со штабом полз на буксирном пароходике. Было у нас две плохоньких пушечки. Да ведь ты не хуже меня знаешь, как отступали, — повернулся он к Куйбышеву.
