Я работал в Лондоне продюсером в одной большой музыкальной фирме. Каждый день я ездил в город на поезде, иногда возвращаясь домой вечером.
Мне пришлось завести в Лондоне небольшую квартиру: нелегко ездить в город каждый день, когда группа, которую ты ведешь, с трудом выбирается на сцену к полуночи. Это, в свою очередь, означало, что у меня появилась масса возможностей переспать на стороне, при желании. Желание было.
Я думал, что Элеонора - так звали мою жену; наверно, надо было сказать раньше - не знает о тех, других женщинах; но однажды зимой я вернулся из Нью-Йорка, неплохо проведя там две недели, и, войдя в дом, увидел, что он холоден и пуст.
Элеонора не оставила записки. Она оставила мне письмо: пятнадцать машинописных страниц, ни единой опечатки, и каждое слово - правда. Даже постскриптум, где было написано: «Ты ведь не любишь меня. И никогда не любил.»
Я надел пальто, вышел из дому, и просто побрел вперед, ошеломленно и несколько оцепенело.
На земле не было снега, но стоял мороз, и опавшая листва хрустела у меня под ногами. Деревья черными скелетами стояли на сером фоне шершавого зимнего неба.
Я шел вдоль дороги. Мимо проносились машины, спеша кто в Лондон, кто обратно. Я оступился на ветке, незаметной в куче темных листьев, порвал брюки и оцарапал ногу.
Я дошел до соседней деревни. Дорогу пересекала речка, и по ее берегу шла тропка, которую я раньше не видел. Я пошел по ней, глядя на местами замерзшую воду. Река журчала, плескалась и пела.
Прямая и почти заросшая травой тропка уходила в поля.
На обочине я заметил камешек, почти вросший в землю. Я поднял его и счистил грязь. На запекшейся фиолетовой поверхности появился странный радужный отблеск. Я сунул его в карман пальто и держал в кулаке, шагая дальше, и это утешало и грело душу.
Река устремилась в сторону, через поля, а я молча шел по тропу.
Я шел еще примерно с час, и потом увидел дома на насыпи - новые, маленькие, приземистые.
А потом я увидел мост, и понял, где я: на старых путях, только я пришел сюда с другой стороны.
На опоре моста виднелась надпись «Барри любит Сьюзан», и вездесущая эмблема «Национального фронта».
Я стоял под мостом, под аркой красного кирпича, посреди оберток от мороженого и пакетиков из-под чипсов, и смотрел, как мое дыхание паром разносится в морозном вечернем воздухе.
Штанина присохла к разодранной в кровь ноге.
Над головой, по мосту, проезжали машины: я слышал, как в одной громко играло радио.
