Ясукити почувствовал, что не в силах устоять перед этим «мало того», как перед сильным порывом ветра. Мало того, после мольбы о помощи отклонить благодеяние – непростительное малодушие. Чувство долга, на него можно наплевать. Главное – сделать все, чтобы не стать трусом. Хорошо, он возьмет в долг… предположим, возьмет, – но до двадцать восьмого, пока не получит жалованье, никак не сможет их вернуть. Он спокойно брал авансы под свои будущие произведения. Но две с лишним недели не возвращать долг Авано-сан, это, пожалуй, хуже, чем стать нищим…
Минут десять Ясукити колебался, затем спрятал часы в карман, и с воинственным видом направился к столу Авано-сан. Тот, окутанный клубами табачного дыма, в своей обычной позе сидел за столом, где в строгом порядке были расставлены коробка табака, пепельница, журнал учета посещений, бутылка с клеем, и читал детектив Мориса Леблана[9]. Увидев Ясукити, Авано-сан отложил книгу, полагая, что у того какой-то вопрос по учебнику, и спокойно посмотрел ему прямо в лицо.
– Авано-сан! Одолжите мне, пожалуйста, деньги, которые вы только что предлагали. Я все хорошенько обдумал и решил взять их.
Ясукити выпалил это одним духом. Он смутно помнит, что Авано-сан встал из-за стола, но ничего не сказал. Какое у него было при этом лицо – этого он, видимо, не заметил. Теперь, когда уже прошло лет семь или восемь, Ясукити помнил только огромную правую руку Авано-сан, протянутую прямо к его лицу. Помнил, как тот смущенно, дрожащими пальцами (ноготь на толстом втором пальце – желтый от никотина) протягивал ему сложенную вчетверо десятииеновую бумажку…
Ясукити твердо решил вернуть Авано-сан долг послезавтра, в понедельник. Для верности скажем: именно эту десятииеновую бумажку. И совсем не потому, что у него был какой-то тайный умысел. Теперь, когда не оставалось никакой надежды на новый аванс и он поссорился с родителями и братьями, ясно, что денег он не достанет, если даже отправится в Токио. Следовательно, чтобы вернуть долг, он должен сберечь именно эту десятииеновую бумажку. А чтобы сберечь эту десятииеновую бумажку… Ожидая гудка отправления в уголке полутемного вагона второго класса, Ясукити еще неотступнее, чем утром, думал о десятииеновой бумажке, лежавшей в кармане вместе с мелочью – несчастными шестьюдесятью сэнами.
Неотступнее, чем утром, но не унылее, чем утром. Утром он с горечью думал лишь о том, что у него нет денег. А сейчас он испытывал помимо этого и нравственную муку, связанную с необходимостью вернуть десять иен. Нравственную?.. Ясукити невольно поморщился. Нет, никакая не нравственная. Просто он не хочет ронять своего достоинства в глазах Авано-сан. Другого же способа сохранить честь, кроме как вернуть одолженные деньги, не существует. Если бы и Авано-сан любил искусство или, по крайней мере литературу, – писатель Хорикава Ясукити попытался бы сохранить честь, выпустив блестящее произведение. Или, если бы Авано-сан был заурядным, как все мы, лингвисты, преподаватель Хорикава Ясукити мог бы сохранить честь, продемонстрировав свою элементарную лингвистическую подготовку. Но ни один из этих способов не годился, когда речь шла о совершенно равнодушном к искусству лингвистическом гении Авано-сан. В общем, хочешь не хочешь, Ясукити должен был сохранить свое достоинство, как это делают обычные воспитанные люди. А именно, вернуть одолженные деньги. Возможно, это выглядит немного комично – причинять себе столько хлопот, преодолевать столько трудностей лишь ради того, чтобы сохранить честь. Но Ясукити по какой-то непонятной причине хотел не вообще сохранить честь, а именно в глазах Авано-сан, этого пожилого, благородного, чуть сутуловатого человека в очках с золотой оправой…
