Но доктор уже не слушал — чиркал что-то ручкой в блокноте.
«Наша проблема там, — азартно сказал он. — Девяносто четыре процента патогенных психотравм генерированы в раннем предпубертате. Придется прибегнуть к гипнозу».
Он включил кассету с записью журчащей воды, закачал у лежащего генерала перед глазами блестящим брелком. «Расслабьтесь, ни о чем не думайте, смотрите на искорки». Генерал честно попытался расслабиться, но выходило плохо — ведь всю жизнь приучал себя к собранности.
«С кем вы жили в оккупации? С родителями?» «Я сирота. Родители умерли рано, я их не помню. Я жил с бабушкой по материнской линии». «Как она вас называла?» «Алькой,» — улыбнулся генерал.
Мягким старушечьим голосом Соломон Борисович засюсюкал: «Аля, Алечка, внучек, проснись. Это я, твоя бабуля, пора вставать».
Генерал поневоле хмыкнул — до такой степени носатый доктор был непохож на покойную бабу Мотрю, но в следующий миг вдруг случилось чудо. Пространство замутилось, подернулось пленкой, стало совсем темно, и остался только зовущий голос…
«Аля, Алечка, проснись. Вставай скорей, беда!»
Шестилетний Алька открыл глаза и захныкал. За окнами было темным-темно. Откуда-то из ночи доносились крики, шум выстрелов. Мама испуганно куталась в платок. Отец, заведующий сельской рюмочной, был бледен и весь дрожал.
Картавый механический голос, многократно усиленный динамиками, вещал: «Жители Петговки, жители Петговки, ваша дегевня выбгана евгейским командованием как объект для акции возмездия. Вы дали пгибежище пагтизанам. Ваши дома будут сожжены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь». Время от времени механический голос умолкал, и тогда доносилось зловещее завывание «Хава-Нагилы».
Алька был маленький, но страшное слово «каратели» уже знал. У него застучали зубы.
«Надо спрятаться в подпол,» — сказала баба Мотря. «Если из дома никто не выйдет, устроят обыск, — скороговоркой произнесла мама. — Найдут и вытащат. Или закидают гранатами. Солдатня вся пьяная, озверелая. Бери Альку и прячьтесь. А мы с Емельяном пойдем. Вырасти Альку хорошим человеком…»
Соломон Борисович кашлянул, и видение исчезло.
Генерал лежал на кушетке, смотрел в потолок, по лицу стекали слезы, но он этого не замечал.
«Ну что, вспомнили? — нетерпеливо спросил доктор. — Вы что-то такое бормотали, но я ничего не понял. Какие-то партизаны. Причем тут партизаны?»
Генерал проглотил комок, ответил коротко и скупо, по-военному: «Вспомнил. В ноябре сорок третьего еврейская зондеркоманда провела у нас в Петровке акцию устрашения. Половину деревенских расстреляли, остальных отправили в гетто. И не будем больше об этом, ладно? Вы свою работу выполнили — освободили мне подсознание, или как там это у вас называется. Спасибо. Вот вам за ваш труд».
