— Поищи в кармане.
Девочка сунула руку в карман подвернутых голубых джинсов и вытащила доллар. Ее глаза восторженно блеснули.
— Только запомни, — наставительно сказал Уэллс, — деньги еще не всё.
И, словно забыв о Барбаре, вновь обернулся к Кернеру. Уэллс вел себя словно принц, случайно оказавшийся среди простолюдинов, и раздавал свои милости, как золото, ожидая при этом поклонения. В любую секунду. В любой момент. Харан порхала вокруг него, будто птичка-пересмешник. Она не выпускала из рук портфеля, готовая в любую минуту вручить Уэллсу все необходимое: карандаш, сигару, спичку, чашку с чаем, копию контракта с «РКО». Герман Манкевич как-то сказал о нем: «Вот идет бог — милостью божьей!».
— Шифра! — рявкнул он, хотя ассистентка была рядом. — Достань все вещи из машины.
Харан попросила меня помочь. Я последовал за ней на пирс и вынул из багажника восьмиугольный многороликовый яуф с фильмом и громоздкий переносной кинопроектор. «Великолепные Андерсоны» — было начертано на этикетке черным гримировальным карандашом. Харан настороженно следила за мной, пока я не оттащил яуф с проектором в салон. Удостоверившись, что все благополучно обошлось, она вновь выпорхнула на палубу, где и занялась Уэллсом.
Некоторое время я помогал Маноло на камбузе, пока Онслоу не позвал меня: пора было отчаливать. Онслоу включил дизельный мотор. Блондинистый паренек и еще один матрос отдали швартовы, и Онслоу вывел «Синару» из слипа обратным ходом. Как только яхта покинула гавань и вошла в бухту Сан-Педро, мы подняли грот, фок и стаксель. Паруса наполнились ветром, Онслоу выключил мотор, и мы в лучах закатного солнца взяли курс на Каталину.
По пути на камбуз я спросил у пассажиров, не принести ли чего-нибудь выпить. Уэллс снял пиджак и развалился в палубном шезлонге, потчуя Кернеров историями о вудуистских ритуалах, которые наблюдал в Бразилии. Мое вмешательство вызвало недовольную гримасу, но Кернер воспользовался паузой как возможностью заказать очередную порцию скотча. Я спросил Барбару, хочет ли она лимонада. Полуприкрытые тяжелыми веками глаза Уэллса нетерпеливо блеснули, и я поспешил вниз.
Уже в сумерках я подал ужин; западный горизонт полыхал оранжевым и красным, а полотняный навес над кормой хлопал на ветру. Я беззастенчиво подслушивал все то время, пока пассажиры поедали салат из авокадо, coq au vin и слоеный пирог с клубникой. Единственный по-настоящему опасный момент наступил, когда Онслоу вышел на палубу, чтобы пожелать гостям спокойной ночи.
