Больше всего я удивился, когда однажды он вышел на опушку леса и приблизился вплотную к дыре в сетчатой металлической ограде. На игровой площадке за полем он увидел Эми Лэш: она раскачивалась на качелях, юбка красного ситцевого платья раздувалась колоколом, и блестящие светлые волосы буйно развевались. Он задрожал, словно земля у него под ногами содрогнулась от подземного толчка, и издал тонкий писк наподобие воробьиного. Довольно долго он сидел на корточках возле этой двери в широкий незнакомый мир, а потом, собравшись с духом, вышел на поле. Похоже, Эми сразу его почуяла: она повернула голову и увидела идущего к ней Кавано. С пронзительным визгом она спрыгнула с качелей и пустилась наутек. Кавано, испуганный визгом, бросился обратно в лес и не останавливался, покуда не добежал до обугленного молнией дерева.
Наконец мне прислали откуда-то свыше катехизис, лето кончилось, и начались школьные занятия, но я все равно каждый день ходил в свое убежище в углу сада и наблюдал за деревянным человеком, который вытаскивал золотые монеты из лесного ручья или следил, задрав голову, за белкой или птичкой, перепрыгивающей с ветки на ветку. Близился Хэллоуин, и я сидел в своей беседке, вгрызаясь в один из яблочных пирогов миссис Гримм, когда вдруг осознал, что мое тайное убежище перестало быть тайным. Цветы и листья форзиции давно облетели. «Скоро зима», - сказал я, выпустив изо рта облачко пара, и перед моими глазами мелькнуло видение Кавано: покрывавшие тело листья покраснели, папоротниковые волосы побурели и безжизненно обвисли. Я увидел, как он стоит в храме мертвых белок и осторожно дотрагивается до распятой на стене шкурки. Березовые ноги чуть не переломились, когда он рухнул на колени и испустил горестный стон, пронзивший мне душу и оставшийся в памяти.
Поздним вечером несколько недель спустя эхо ужасного стона по-прежнему звучало в моем уме, и я никак не мог заснуть. В тишине спящего дома я услышал шаги отца, вернувшегося со второй работы. Не знаю, почему вдруг я решил открыться отцу, но мне нужно было выговориться. Если бы я продолжал держать все в себе, мне пришлось бы просто убежать из дома. Встав с постели, я на цыпочках прошел по темному коридору мимо спальни сестренки и услышал ее тихое посапывание. Отец сидел в столовой комнате, поглощая холодный ужин и читая газету при тусклом свете, проникавшем с кухни. Едва лишь он взглянул на меня, я расплакался. Следующее, что я помню, это сильную руку, обнявшую меня за плечи и знакомый запах машинного масла. Я думал, он пренебрежительно рассмеется или сердито разорется, но выложил все единым духом. Однако он придвинул стул, и я сел, вытирая мокрые глаза.
