Он наслаждался любовными связями, не омрачая себе удовольствие, полностью свободный от чувства супружеской вины; весь как огромная глава со множеством малых и крупных подглав, среди них – Каролина Мюрат, сестра Наполеона, которая доверяла господину австрийскому посланнику в Париже больше, чем следовало бы; герцогиня Вильгельмина фон Заган, Каталани, Джулия Зичи, русская княгиня Багратион и самая большая любовь его долгой жизни, графиня Доротея Ливен (1784-1857), супруга русского посла при лондонском дворе, которой он посылал письма, дающие, вероятно, самое глубокое представление о его мыслях и чувствах. Он любил, невзирая на разделение на фронты и лагеря, причем никогда не происходило никаких скандалов благодаря уже описанной “тактике распределения”, ни одна из дам никогда не жаловалась, не питала злобы и ненависти, за исключением Ливен. Подобно Казанове, любовь была для него искусством, каждая связь – утонченным взаимным подарком обольщения, возвышенным до неразменного, всегда нового и иного “произведения искусства”. Никаких диких, губительных страстей, никаких драм; правила игры исключали катастрофы. Они предотвращали катастрофы, в том числе и служебные. Для Меттерниха, в отличие от Людовика XV, любовные связи никогда не становились главной профессией, первое место занимали государство и политика, он работал днем основательно и интенсивно, но не как какой-нибудь начальник канцелярии, а как правитель (в то же время настоящий правитель работал как начальник канцелярии). Семейная жизнь, салонная болтовня, аудиенция у императора, посещение театра, чтение, любовь, – для всего было свое время, всему уделялось внимание. И все же многого не хватало.
Возможно, от государственного деятеля с подобным образом жизни нельзя требовать “глубины”. Люди подобного склада и положения, как правило, не имеют времени для самоуглубления. Меттерних умел глубоко проникать в суть исторического движения государств и людей и блестяще формулировать свои выводы, но самого себя он до конца не познал, поскольку, в соответствии со своим образом жизни, видел себя только в каком-либо определенном аспекте – и в каждом отдельном секторе он считал себя в порядке. То есть совсем в порядке – но в этом и было его заблуждение. Как государственному деятелю недостает последнего, подлинного величия, потому что он не прошел путь духовного развития в подлинном, гетевском смысле “линьки” и из-за этого не дорос до требований гигантской многослойности своего века, так и Меттерних-человек не осуществился полностью, потому что он оставался запертым в искусственно отделенных друг от друга камерах жизни, которые в действительности – одно целое. Когда говорят о его “стоицизме”, благодаря которому он все переносил хладнокровно, особенно людей разного типа, то это заставляет задуматься; ибо в этом проявляется скорее не доброта, а то несколько усталое безразличие, которое лежало на нем, как тень.
