— Давай сразу вздрогнем! — предлагает Женя.
Не вижу причин отказываться.
Вздрагиваем. Смотрю на Женю — приятный такой, открытый, человечный.
— Ты стихи пишешь? — спрашивает он и, получив отрицательный ответ, задумчиво так начинает смотреть в окно на Москву-реку и Теплоцентраль с мудрым ленинским афоризмом «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация!». — А вот со мной случается, — тихо говорит Женя и начинает декламировать:
Коммунизм — электричество нашего века,
И в любви и в труде он не даст нам упасть!
Есть Дульсинея у каждого советского человека,
Это
наша
Советская
Власть!
— Это под Маяковского, — пояснил он, но я, конечно, и сам об этом догадался по манере изложения.
— Там у тебя лесенка в конце? — спросил я. Женя Гжатский даже ахнул:
— Ну, Игорек, ты даешь! Из наших ребят никто не догадался, что в конце лесенка.
Мы тут же вздрогнули по второй «за поэзию», и я попросил разрешения позвонить по телефону. Женины глаза блестели неподдельным интересом, пока он смотрел, как я набираю номер, вот неравнодушный человек!
Фенька сняла трубку только после пятого гудка.
— Давай! — по обыкновению, закричала она, призывая звонящего «давать». Как всегда, за спиной у нее был топот, гогот, джазовая скрипка, квартира быстро превращалась в настоящий интеллектуальный бардак.
Я молчал, слушая ее столь мной обожаемое сбивающееся дыхание. Там моя девка сейчас стоит, нетерпеливо облизывая свои алые губы.
— Велосипедов, что ли? — захохотала она.
Я молчал, и пламя уже лилось от нее ко мне через весь столичный телефон и собиралось грозовым грузом у меня в чреслах.
— Велосипедов, между прочим, ты знаешь, что можно факоваться по телефону? — спросила она.
Я вдруг обнаружил, что у меня рот раскрыт и стекает слюна.
— Мудак! — крикнула она и бросила трубку. Вспышка! Это Женя Гжатский сделал снимок — я с телефонной трубкой и приоткрывшейся пастью.
— На память, — пояснил он, а потом задал мне довольно удивительный вопрос: — Скажи, Игорек, в детстве тебя мама не Герой ли звала, не Германом, не Генрихом, не Францем, случайно?
— Гошей звала, — припомнил я свою бедную легкомысленную мать.
— А Гансиком не ласкала? Что-нибудь такое не напевала — ты покинул отчий дом, бросил ты Эльзас родной?… Случалось такое?
Женя Гжатский смотрел на меня внимательнейшим образом.
— Да с какой же это стати? Гошей меня мать звала, да и сейчас Гошей зовет, а чаще, как ни странно, «друг мой» говорит, такая у нее забавная привычка. А почему ты так спрашиваешь, Женя?
