«И иногда я спрашиваю себя: разве это так уж невозможно — получить знак, один-единственный знак — доказательство того, что я не ошибся…» Старый протянул руку, взял фотографию и — унес ее с собой, в недоступный четырехмерный мир, поглотивший его навсегда.
Снова переведя взгляд на статуэтку, мужчина, сидевший за столом, остолбенел. Лицо его побледнело. Быстрыми движениями он поднял книгу, порылся в стопке бумаги, поискал внизу, под столом, перерыл корзинку, полную скомканных бумаг…
И через несколько минут, измученный, распрямился.
На его губах блуждала улыбка, не соответствовавшая глубине его взгляда, устремленного на старую бронзовую статуэтку. Сквозь открытое окно долетал шум города. Он обхватил руками лоб и долго сидел так, неподвижно, наедине со своими мыслями. И на душе у него было тихо-тихо.
Заметив этот проклятый гриб, я сразу же понял, что он ядовитый. Только яд может вырядиться в роскошную епископскую мантию фиолетового цвета, старательно украсить ее золотистыми блестками и потом выставить все это на всеобщее обозрение, уверенный, что никто к нему не прикоснется. Мы заметили его одновременно на мшистом пригорке, пропахшем прогорклой водой, у слоновьей ноги ствола старого дерева — одного из тех растительных чудовищ, что сплетают свои ветви в клубок сырых и клейких змей, которые не отличаются ни от увивающих их лиан, ни от настоящих змей, во плоти и крови, — настоящих лишь потому, что они, кажется, немного холоднее самих ветвей.
— Черт возьми! — воскликнул Джим. — Верной!
Мы были уже недалеко от тех развалин, о которых нам рассказывал Нгала, но начинало темнеть, и мне отнюдь не хотелось столкнуться с дикими зверями, рык которых то и дело доносился до нас (хотя Джим и уверял, что мне это лишь кажется). Поэтому я притворился, что задумался, и прошел мимо, но он окликнул меня снова, и мне пришлось остановиться.
— Что стряслось, Джим?
— Чтоб мне никогда не увидеть белого слона!.. Иди сюда, Верной!..
Я насторожился: когда Джим поминает белого слона, с ним лучше не спорить. И с удивлением обнаружил, что он все еще торчит над этим фиолетово-золотистым обманщиком. Хотя было темно, что-то вроде лучей спектра сияло вокруг гриба и — не знаю, может быть, меня вдруг пронзила сырость, только я весь съежился под своей непромокаемой рубахой, стараясь отогнать какоето неприятное ощущение.
— Даю голову на отсечение, что это лнага! Что ты на это скажешь, Верной?
— Я и не знал, что ты занялся грибами, — ответил я со всей необходимой осторожностью. — А я так остался верен своей специальности…
